Софья Хазанова - Пискаревский летописец. Происхождение, источники, авторство

Отмеченная Я. Г. Солодкиным близость Пискаревского летописца и разрядов заставила привлечь для сравнения с изучаемым нами памятником источники делопроизводственного и актового происхождения: разрядные книги 1478–1605 гг. [65], разрядные записи за Смутное время, окружные грамоты Василия Шуйского о Лжедмитрии I, Утвержденную грамоту 1598 г. об избрании Бориса Годунова на царство, грамоту об избрании на царство Михаила Романова [66]. Такое сравнение дает возможность уточнить происхождение отдельных сообщений свода и степень их достоверности.

Для того чтобы выявить особенности Пискаревского летописца как исторического источника, определить новизну сообщаемых им известий, памятник сравнивается также с повестями и сказаниями Смутного времени, записками иностранцев, посещавших Россию во второй половине XVI – начале XVII в.: Генриха Штадена, Альберта Шлихтинга, Таубе и Крузе, Джильса Флетчера и Джерома Горсея.

В монографии Пискаревский летописец изучается комплексно, как единое произведение. Мы старались охватить все аспекты памятника как исторического источника, с возможной полнотой. Здесь проведено детальное текстологическое сопоставление памятника с другими источниками, решен вопрос о происхождении летописи.

До конца XIX в. Пискаревский летописец не попадал в поле зрения историков. Трудно сказать, с чем это было связано. Возможно, причиной такого невнимания стало то, что он хранился в фонде Пискарева в Отделе рукописей Румянцевского музея и к этому памятнику редко обращались специалисты. Однако пометы в рукописи свидетельствуют о том, что она читалась и в XVIII, и в XIX вв. Но ни один из читателей не ввел Пискаревский летописец в научный оборот.

В конце XIX в. в статье об истории строительства храма Василия Блаженного священник Иван Кузнецов упомянул о том, как в храме появился лишний придел, сведения о чем он, по его собственным словам, почерпнул из «какого-то летописца» [67]. Судя по всему, в данном случае речь шла именно о Пискаревском летописце, потому что Иван Кузнецов назвал ее летописью собрания Пискарева [68]. Но статья Ивана Кузнецова осталась не замеченной научной общественностью, видимо, потому, что была посвящена частному вопросу, для изучения которого в статье привлекался Пискаревский летописец.

Это упоминание Пискаревского летописца оказалось первым и – до середины следующего века – единственным. До революции Пискаревский летописец не только не изучался и не публиковался, но и не цитировался.

В сферу внимания историков Пискаревский летописец вновь попал лишь в 1950 г., когда он был обнаружен О. А. Яковлевой в отделе рукописей Государственной библиотеки им. Ленина. Заметка об открытии была опубликована в журнале «Огонек» [69]. С этого момента, собственно, и начинается изучение источника. Оригинальная часть летописца за 1533–1645 гг. была опубликована О. А. Яковлевой в «Материалах по истории СССР» с кратким предисловием, включавшим палеографическое и кодикологическое описание сборника, заметкой о новых сведениях Пискаревского летописца и комментариями исследовательницы в 1955 г. [70]Публикация отвечала всем требованиям, предъявлявшимся к научным изданиям документов XVII в.: была сохранена почти вся орфография оригинала, выносные буквы внесены в строку, буквенная цифирь заменена арабской. Комментарии объясняли неясные чтения рукописи памятника, фактические ошибки, встречающиеся в Пискаревском летописце. В частности, было отмечено, что сообщение об убийстве сына князя Владимира Андреевича Старицкого является неверным [71].

Полностью Пискаревский летописец был опубликован в 1978 г. под редакцией В. И. Буганова и В. И. Корецкого в «Полном собрании русских летописей». В предисловии к публикации Пискаревского летописца они отметили, что испорченные места в рукописи были исправлены по тексту близкой Пискаревскому летописцу Воскресенской летописи, а также по текстам Софийской I, Новгородской IV, Московского летописного свода конца XV в. [72]Основанием для этого послужили текстологические наблюдения, позволившие установить, что именно перечисленные летописи могли быть опосредованными источниками Пискаревского летописца. Публикаторы не объяснили, почему, кроме очевидной близости летописей, привлеченных для сравнения с Пискаревским летописцем, никаких формальных оснований для подобных реконструкций издатели не привели. Они не описали проведенную текстологическую работу по соотношению текстов. В. И. Буганов подробно описал лишь правила передачи текста рукописи: «… Буква "ъ" в конце слов опускается. Титла раскрыты, в том числе и после выносных букв; при внесении в строку надстрочных букв ставится буква „ ь“ в тех случаях, ко гд а слышится мягкость. Вместо славянских (буквенных) цифр даны арабские. Заголовки и буквы, выделенные в тексте киноварью или „утолщенным“ написанием чернилами, передаются полужирным шрифтом. Названия народов и жителей разных областей Древней Руси начинаются со строчной буквы, прямая речь – с заглавной буквы. Там, где необходимо, ставятся вопросительные и восклицательные знаки. Пропуски в тексте, восстановленные составителями, заключены в квадратные скобки. Хронологические указания летописцев на годы, данные от „сотворения мира“, на современное летоисчисление не переводятся» [73]. При публикации отмечены все пропуски в рукописи, утраты текста из-за ветхости, выносные буквы, написание вязью и киноварью, даны разночтения публикуемого текста с рукописью, указаны «неправильные» чтения (так, на с. 31 вместо ошибочного «Светенлду» дано «Свентелду», на с. 63 вместо «Ссетомли» приведено чтение «с Сетомли» и др.).