( Против Праксея , 2.4)
Речь идет о «Трех связанных», которые, однако, «отличаются один от другого» ( Против Праксея , 25). Отсюда и множественность в едином Боге, который высказывается в Библии во множественном числе. Поскольку с ним рядом – Сын (Логос), и Дух связан с Логосом, Бог использует такие выражения, как «сотворим» и «по образу Нашему», и объявляет, что Адам «стал как один из нас» ( Против Праксея , 12.4).
Согласно Тертуллиану, Христос как Сын Божий есть полностью Бог, а как Сын Человеческий – полностью человек. Отец, Сын и Святой Дух обладают одной сущностью, но составляют три личности в таинстве Святой Троицы. Это предвосхищает учения Никейского собора о единосущии Христа с Отцом (325 год) и Халкидонского собора о двух природах Христа (451 год).
Если не считать второстепенный вопрос о приснодевстве Марии, лишь в одном аспекте Тертуллиан недотягивал до последующей ортодоксии: его учение о Святой Троице не предполагало соравенства. Он считал, как и все доникейские церковные авторы, что между лицами божественной Триады есть разница в степени. В одном из полемических трактатов Тертуллиан решительно выступил против тезиса о совечности Сына, причем его доводы чем-то напоминают последующие выкладки Ария.
...
Было же время, когда не было ни греха, ни Сына, сделавших Бога Судьей и Отцом… Первоначально Он мог быть только Богом, еще только намеревающимся когданибудь стать Господом благодаря тому, что Он сотворит Себе для служения…
( Против Гермогена , 3) [33]
В соответствии с более ранней (даже новозаветной) традицией Тертуллиан полагал, что Христос ниже Бога Отца. «И какова бы ни была сущность Слова, я называю ее Лицом и прилагаю к ней имя Сына, и поскольку я признаю Сына, я защищаю положение, что Он – Второй после Отца» ( Против Праксея , 7.9).
Чуть позже Тертуллиан сделал уточнение, объяснив, как и почему Отец отличается от Сына. Отличие состоит в образе бытия:
...
Сын иной, нежели Отец, не по противоположности, но по распределению, и иной не по разделению, но по различению, так как не Один и Тот же есть Отец и Сын, или Один отличается от Другого лишь образом Своего бытия.
( Против Праксея, 9 )
Евхаристия и этика
Стоит остановиться на мыслях Тертуллиана о евхаристическом богослужении. Полемизируя с Маркионом, он подчеркивал реальность тела Христова и обращался к образу хлеба, чтобы высмеять гностическую доктрину. Если тело Иисуса было призрачным, как его может символизировать настоящий хлеб Евхаристии? И если не было реальности, откуда взялся образ?
...
Он хлеб, принятый и разделенный между учениками, сделал Своим телом, говоря: «Это есть тело мое», – т. е. «образ моего тела». Ведь не было бы образа, если бы не было собственно Тела. Впрочем, пустая сущность, которой является призрак, не могла бы иметь образ. Или же, если он преобразовал себе хлеб в тело, что был лишен истинности тела, то он должен был предать нас за хлеб. Распятие хлеба соответствовало бы вздорности Маркиона. Почему же он называет свое тело хлебом, а не тыквой, которая была вместо сердца у Маркиона?
( Против Маркиона, 4.40) [34]
За вычетом последней дешевой колкости, аргумент интересен. Получается, что фраза «это есть тело мое» означает «это образ моего тела». Судя по всему, Тертуллиан считал, что хлеб – символический или аллегорический субститут тела Иисуса, а не его мистическая реальность, как полагала последующая католическая ортодоксия.
В нравственных вопросах Тертуллиан всю свою церковную жизнь оставался ригористом. (Быть может, пытался искупить грехи разгульной юности в Риме.) Даже в католический период он допускал лишь одно покаяние после крещения (как и Ерм до него; см. главу 7). Он в пух и прах разносил женскую манеру наряжаться и просил жену оставаться вдовой после его смерти или в крайнем случае выйти замуж за христианина. Став монтанистом, он вообще объявил второй брак невозможным и расценил его как блуд. Подобно мусульманам, он хотел, чтобы женщины надевали покрывало, выходя на улицу. Мученичество он считал обязательным, запрещая спасаться от гонений.
Напоследок скажем несколько слов о сочинении Тертуллиана «О терпении», и тем самым закончим на несколько юмористической ноте. Тертуллиан сразу признается, что он последний человек, кому подобало бы рассуждать об этой добродетели. Его слова «покраснели» бы, столкнувшись с его обычным поведением: «Исповедуюсь перед Господом Богом, что я довольно безрассудно, если даже не бесстыдно, осмелился писать о терпении, к проявлению которого я, пожалуй, вообще не способен» (1.1) [35] .
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу