Исаак Розенталь - Провокатор. Роман Малиновский - судьба и время

Доступные источники также не могли быть использованы полноценно. Нимб святости вокруг большевизма и Ленина препятствовал всестороннему изучению фактов. Представление об истории как о процессе неизменно поступательном не оставляло места для случайностей; поведение исторических деятелей объяснялось исключительно их социальным положением, без учета индивидуальных побуждений и чувств. Боязнь навлечь упреки в излишней (?)

драматизации событий приводила к голословным заявлениям о «считанном» количестве провокаторов, проникших в ряды якобы надежно от них защищенных большевиков [4] Эренфельд Б.К. «Дело Малиновского». С. 107; Его же. Тяжелый фронт: Из истории борьбы большевиков с царской тайной полицией. М., 1983. С. 5–6, 16, 119. . Еще недавно утверждалось, что тема Малиновского исчерпана [5] Ансимов Н.Н. Борьба большевиков против политической тайной полиции самодержавия (1903–1917 гг.). Свердловск, 1989. С. 62. Дело Малиновского осталось фактически обойденным и в наиболее обстоятельном на сегодняшний день очерке истории политического сыска в России. См.: Лурье Ф. Полицейские и провокаторы. СПб., 1992. .

Труднее всего оказалось признать дело Малиновского частью истории революционного и рабочего движения. Забыта была даже та ограниченная трактовка, какую предложил, публикуя обвинительную речь на суде над Малиновским, Н.В.Крыленко, назвавший этот суд «развязкой одного из трагических эпизодов борьбы пролетариата» [6] Крыленко Н.В. За пять лет. 1918-1922 гг. М., 1923. С. 9. . Стремление преодолеть стереотипы в освещении темы характерно для «перестроечной» популярной литературы и публицистики, но оно часто обесценивается легковесностью, искажениями фактов и домыслами [7] Герасимов В. Слуга двух господ // Московская правда. 1989. 20 авг.; Гаврилов Ю. Провокаторы // Огонек. 1990. № 3; Власенко А., Разуваев В. Депутат-провокатор // Новое время. 1990. N® 8; Московский Ю. Чьим агентом был Роман Малиновский? // Община. 1990 № 45; Жухрай В. Тайны царской охрапки: авантюристы и провокаторы. М., 1991. С. 276–290. , — вообще количество их в сочинениях о Малиновском необозримо.

Зарубежные специалисты по русской истории также нередко пытались восполнить отсутствие недоступного им документального материала слабообоснованными предположениями. Вместе с тем, не будучи скованными внешними запретами, они верно указали на уникальность провокации в России начала XX века как политического и психологического явления и первыми включили эту тему в контекст исследования истоков тоталитарной системы в СССР [8] Wolfe Bertram D. Three Who Made a Revolution. A Biographical History. London, 1956. P. 535–557; Schapiro L. The Communist Party of the Soviet Union. New York, I960. P. 134–137. . Советскими историками относительно больше изучена связь провокаторства с правительственной политикой последних лет существования российской монархии. В настоящем исследовании, наряду с этим, рассматривается взаимосвязь провокаторства с развитием РСДРП и становлением большевизма, несущей опорой которого после прихода большевиков к власти стали ВЧК и учреждения — ее преемники.

Особого внимания заслуживает аспект этой темы, впервые в отечественной исторической литературе выделенный С.В.Тютюкиным и В.В.Шелохаевым на основе материалов расследований 1914 и 1918 гг. — соотношение политики и морали, политических целей и средств их достижения в практике большевиков [9] Тютюкин C.B., Шелохаев В.В. Революция и нравственность // Вопросы истории. 1990. № 6. См. также: Давыдов Ю.В. Бурный Бурцев // Бурцев В. В погоне за провокаторами. «Протоколы сионских мудрецов» — доказанный подлог. М., 1991; Кулешов С. В. Ленин жив? // Кентавр. 1993. № 1. Ранее возможно было затрагивать эту тему лишь косвенно. См.: Ливчак Б.Ф. Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства глазами А.А.Блока // Вопросы истории. 1977. № 2. . Анализ перипетий дела Малиновского способствует лучшему пониманию особенностей российской политической культуры и революционной субкультуры, выяснению условий ее формирования. Биография рабочего — социал-демократа, ставшего провокатором, находится на пересечении истории «верхов» и «низов» общества, и рассматривая ее, нельзя не говорить об окружении Малиновского, о среде, в которой он вырос и жил, и еще шире — о его времени.

О специфике биографической литературы не раз высказывались писатели и историки. Для нашей темы представляет интерес мнение признанного мастера в этой области научно-художественного творчества Андре Моруа. Размышляя над особенностями эволюции биографического жанра, Моруа отмечал, что в XX веке лучше, чем в прошлом, понимают «сложность и переменчивость человеческой натуры»; биографу нужно видеть, продолжал он, что личность «состоит из ряда неоднородных личностей, которые временами сосуществуют в ней, а временами сменяют друг друга». Моруа ссылался на открытия великих русских писателей, в особенности Достоевского, на анализ Пруста и с некоторым сомнением — на Фрейда (нельзя все же умалять, полагал он, значение свободной воли человека, преувеличивая бессознательное). Признавая, что человеческая природа изменяется крайне медленно, он указывал на редкие периоды в истории человечества, когда за очень короткий срок в сознании происходят глубочайшие перевороты. Очевидно, таким периодом можно с полным правом считать и «время Малиновского».