Леонид Васильев - Древний Китай. Том 1. Предыстория, Шан-Инь, Западное Чжоу (до VIII в. до н. э.)

В-третьих, изучение и интерпретация древних текстов были едва ли не повседневным, а для многих образованных людей и любимым занятием. Этому способствовала система образования, основным содержанием которой было выучивание наизусть — с последующим разбором с помощью учителя — канонических текстов конфуцианства. Кроме того, многие сведения из древних текстов спорадически включались в различного рода своды и энциклопедии, в глобальные исторические компиляции типа исторических разделов династийных историй или специальных энциклопедических изданий.

Наконец, в-четвертых, повышенное и очень серьезное внимание к древности реализовывалось в виде гигантского количества ссылок на древнюю мудрость и апелляций к соответствующим текстам в сочинениях на любую тему, от философии до сельского хозяйства или медицины, а также в спорах по любому поводу, включая дебаты на самые актуальные темы, в том числе и едва ли не в первую очередь при дворах правителей. В политических дебатах ссылка на прецедент была не столько украшением речи или свидетельством образованности, сколько чаще всего решающим аргументом. Аргумент считался тем более сильным и неопровержимым, чем большей древности был текст, откуда прецедент был почерпнут.

Стоит заметить, что стремление к изучению древних текстов с особой силой проявило себя с начала эпохи Хань, что нашло конкретное выражение в классическом труде ханьских придворных историографов «Шицзи» [132], о котором как о ценном историческом источнике уже шла речь в предшествующей главе. Теперь существенно обратить внимание на него как на эталон историописания, явившийся образцом для всей последующей китайской историографической традиции (выше Сыма Цяня в этом смысле не поднялся никто из его последователей вплоть до сегодняшнего дня). Уже по одной этой причине стоит сказать подробнее о методах работы и историософских принципах Сыма Цяня.

Он был первым, кто собрал и тщательно изучил практически все созданные до него древние тексты, включая и надписи на стелах и иных предметах. Частично это входило в его обязанности как придворного историографа. Но в основном он действовал по личной инициативе. Сыма Цянь поставил перед собой грандиозную и порой представляющуюся невыполнимой задачу: собрать воедино все многочисленные сочинения, включая варианты, тщательно их изучить и осмыслить, оценить собранные в них сведения, а затем изложить всю эту гигантскую массу конкретного материала в виде обобщающего капитального труда, некоей многотомной сводки исторического характера.

Речь вовсе не шла о хронике событий, что было бы сделать намного легче. «Шицзи» представляют собой многоплановое сочинение, в котором есть место и для хроникальной летописи, и для древних преданий, и для исторических очерков, и для трактатов на разные темы, и для биографий выдающихся лиц, и, наконец, для рассуждений самого историографа. В итоге труд Сыма Цяня оказался настолько заметным и значительным по объему и сложности поднятых проблем, что его переводчик на французский Э.Шаванн умер, не успев закончить перевода (было издано шесть томов), а в переводе на русский издано Р.В.Вяткиным пока что тоже лишь шесть томов из запланированных девяти. Но для уяснения сути дела и оценки труда Сыма Цяня важно даже не то, сколь много им было сделано. Важнее то, что этот труд стал в Китае своего рода нормой в смысле генеральных принципов осмысления истории и отношения к историческому процессу (подробнее см. [51]).

Сыма Цянь жил в переломную для Китая эпоху, когда на смену стремительной и динамичной древности с ее поисками и находками пришла ориентировавшаяся на стабильность и синтез империя. Естественно, что на его мировоззрение наложили заметный отпечаток и конфуцианство со свойственным ему культом добродетели и мудрости, высшей гармонии, и легизм с разработками оптимальных методов административной деятельности, и даосизм с характерной для него мистикой и сложными метафизическими построениями. Синтез всех этих различных течений мысли, бывший нормой для мыслителей той эпохи, от Сюнь-цзы до Дун Чжун-шу, оказал немалое воздействие на мировоззрение Сыма Цяня.

Так, сформулированный в раннечжоуском Китае генеральный принцип мандата Неба (небесной санкции на верховное правление в Поднебесной тому, кто обладает наивысшей мерой благодати-добродетели дэ ) сочетался в его представлениях об историческом процессе с закономерностями династийных циклов (возвышение и упадок), а объективный ход истории — с субъективными акциями и усилиями людей, судьба каждого из которых в свою очередь зависела от его дэ , этического облика (идея воздаяния, близкая к древнеиндийской карме). Сыма Цянь — в отличие, например, от Конфуция — не был чужд суевериям, придавал немалое значение природным и иным знамениям, взаимодействию полярных сил инь и ян , взаимочередованию пяти первостихий. В то же. время он, как и все китайцы, был прежде всего прагматиком и едва ли не выше всего в своем ремесле ценил его утилитарно-дидактические потенции: все им собранное, осмысленное, систематизированное и хорошим литературным языком изложенное в виде «Записей историка» призвано было прежде всего продемонстрировать, что люди сами делают свою судьбу и что История с большой буквы — великая сумма таких деяний, в которой проявляется как высшая воля Неба, так и всеобщий закон воздаяния.