Николай Лузан: Между молотом и наковальней

— По мне, так лучше с вами, чем с моим цербером-редактором, — не остался в долгу Вадим.

После этого в холле обстановка окончательно разрядилась. Бойцы разбрелись по свободным номерам, с постов вернулись группы усиления, и вскоре в баре зазвучала приглушенная музыка. Мелодичный и нежный голосок Жасмин напомнил, что где-то там, за бурной и клокочущей в бурунах Псоу, люди по-прежнему пели, радовались и веселились. Здесь же, на госдаче, уже вторую неделю находящейся на осадном положении, было не до веселья, но жизнь все-таки брала свое. Стук костей по доске — это играли в нарды бойцы из резервной дежурной смены, повеселевшие голоса Оксаны и Индиры, грохот посуды в баре и задорный свист чайника на плите на время заставили отвлечься от назойливых мыслей о том, что это хрупкое мирное равновесие в любой момент мог обрушить шквал автоматных и пулеметных очередей.

У меня тоже отлегло от сердца. Усталость и нервное напряжение последних дней сказались и на мне. Я прилег на кровать и не заметил, как уснул. В сумеречном сознании, подобно цветному калейдоскопу, перемешались лица и события последних месяцев, которых в той, другой моей жизни — размеренной, начинавшейся в семь и заканчивавшейся ближе к полуночи, с лихвой хватило бы не на один год. Проснулся я от яркого света, бившего прямо в лицо, и когда глаза освоились, то увидел перед собой моих испытанных друзей — Ибрагима с Кавказом. Их вид невольно заставил меня приподняться, сердце внезапно сжалось, и леденящий холодок обдал грудь.

Пятнистый камуфляж плотно облегал их ладные фигуры — фигуры настоящих воинов. Широкие пояса от армейской портупеи обвисли под тяжестью «беретты» и «браунинга», рукояти которых тускло поблескивали в потертых кобурах. В тени, что отбрасывал платяной шкаф, лица моих друзей напоминали застывшие маски — у рта залегли жесткие складки, во взгляде появился стальной блеск, а черная повязка покрыла лоб и тугим узлом заплелась на затылке. На правой руке Кавказа, как и тогда, в октябре 2001 года, когда он с разведывательной группой уходил на операцию против банды Гелаева в Кодорское ущелье, на безымянном пальце снова появился загадочный массивный перстень со снежным барсом, изготовившимся к прыжку.

В этот миг они, сами того не подозревая, поразительно напоминали другие — давно уже позабытые образы с выцветших и пожелтевших от времени фотографий. Фотографий из фамильных альбомов Авидзба и Атыршба, со страниц которых, так же как и сейчас Ибрагим и Кавказ, смотрели прямым и жестким взглядом воина их далекие предки.

Они — махаджиры, отказавшиеся сдаться войскам генералов Святополка-Мирского, Лорис-Меликова, Багратиона-Мухранского и полковника Коньяра, предпочли свободу и скитания позорному плену. И сегодня они будто снова ожили и сошли с фотографий. Строгие черные черкески подчеркивали горделивую осанку и могучий разворот плеч, а их широкие и длинные полы, подобно орлиным крыльям, трепетали на ветру. Изящные, украшенные серебряной инкрустацией работы лучших самурзаканских мастеров ножны и рукояти кинжалов говорили о том, что не одно столетие они верно служили своим хозяевам. Руки воинов твердо лежали на рукоятях и говорили об их решимости без колебаний отдать жизнь за свободу и друга.

Я смотрел на Ибрагима с Кавказом, так поразительно походивших на своих далеких прадедов, и вздрогнул от внезапно пронзившей меня мысли: «Неужели спустя сто сорок лет все повторится сначала?!..Неужели им и еще сотням добровольцев из Турции, Иордании, Сирии и Ливана, бросившим блестящую карьеру, отказавшимся от сытой и устроенной жизни и по зову сердца безоглядно ринувшимся в пламя разгоревшейся в Абхазии в августе 1992 года войны, предстоит стать махаджирами XXI века?!

Неужели в эту сумасшедшую декабрьскую ночь 2004 года, как и тогда — в середине позапрошлого века, подлое коварство и вероломство соседей посеет рознь среди абхазов и разожжет пламя взаимной подозрительности и ненависти?

…Неужели властолюбие новых вождей, так же как когда-то владетельных князей Абжуйской и Бзыбской Абхазии, замутит разум?

Неужели опять гордыня возобладает над милосердием?

…Неужели эта проклятая власть в очередной раз разделит народы?

…Неужели — и в это не хотелось верить! — абхазы схлестнутся между собой в бессмысленной братоубийственной войне, а те, кто останется жив, будут завидовать мертвым и искать спасения на чужбине?!»

Вернул меня к суровой действительности Ибрагим. Вежливо и твердо он напомнил: