Леонид Юзефович - «Как в посольских обычаях ведется...»

Число встреч и «встречников» сильно колебалось в зависимости от различных причин. В 1514 году турецкого посла Камал-бека «встречали» десять человек, разбитые на три группы. Но представителям прусского магистра, который считался не суверенным монархом, а «урядником» императора, при Василии III полагалась всего одна встреча, состоявшая из единственного «встречника». Иван Грозный оказывал Дж. Боусу большую «честь», чем Федор Иванович: при первом английскому послу было организовано две встречи — по четыре человека в каждой, а при втором — одна из трех человек. К концу XVI в. даже «великих» послов редко «встречали» более двух раз; лишь принцу Голштинскому, несчастному жениху царевны Ксении, в 1602 году во дворце было устроено четыре встречи.

Процессия из самих послов, их свиты и «встречников» строилась по определенным правилам. Правая сторона была почетнее, однако по узким дворцовым переходам идти в ряд было невозможно. Тут вступали в силу другие представления, согласно которым находиться в подобной процессии сзади «честнее», чем впереди. Собираясь жениться на сестре Сигизмунда II Августа, Катерине Ягеллон, Иван Грозный обещал королю, что встретит невесту перед посадом и поедет в город впереди нее. Соответственно при следовании в приемную палату процессию возглавляли участники «меньшей» встречи, наименее знатные, а «болшая встреча» шла перед послами. Посольская свита замыкала шествие, держась на некотором отдалении. Но в 1600 году польские послы захотели идти вслед за своей свитой. Приставы доложили об этом боярам, и те решительно отказали. Невинное, на первый взгляд, требование поляков служило «чести» их самих, ибо при таком построении «болшая встреча», состоявшая из наиболее знатных лиц, шла бы не перед послами, а перед свитскими дворянами — это было совершенно неприемлемо.

В строго установленном порядке процессия подходила к дверям приемной палаты, но ее порога русские участники процессии уже не переступали.

В 1584 году в Лондоне королева Елизавета I вместо аудиенции, которую следовало дать русскому гонцу Р. Бэкману, эстонцу по национальности, побеседовала с ним во время прогулки в дворцовом саду. В Москве это восприняли с негодованием. Королеве пришлось оправдываться тем, что ее сад («огород») — «место честное, прохладное, блиско нашей палаты, а там никого много не пускают» и в этом саду «нет ни луку, ни чесноку» [126] Сб. РИО. — Т. 38. — С. 171. .

В наказах русским дипломатам, отправлявшимся за границу, строго предписывалось настаивать на том, чтобы даже переговоры с приближенными монарха, к которому было направлено посольство, происходили непременно в его дворце, а не в каком-то другом месте. В 1519 году в Кенигсберге к русскому послу К. Т. Замыцкому явился на подворье сам прусский магистр. Принимая это как «великую честь», оказанную послу «государева для великого имени», Замыцкий тем не менее говорил магистру: «И ты, господине, поиди к себе, и яз тебе у тебя речи своего государя говорю, а здесе мне речей тебе великого государя своего непригожь говорити!» [127] Там же. — Т. 53. — С. 126. . Дворец — такой же атрибут монаршего «чина», как скипетр или корона. Прием посла в ином месте был знаком неуважения к его повелителю: словам, произносимым от лица государя, неприлично звучать вне дворцовых покоев. И лишь крайне трудное положение государства, стоявшего перед угрозой военной и политической катастрофы в конце Ливонской войны, заставило Ивана Грозного согласиться с оскорбительным требованием польского короля и отправить послов в лагерь Стефана Батория под Великими Луками.

В Москве и в других городах, временно служивших резиденцией русских государей, иностранных дипломатов принимали всегда в царских палатах. Это правило почти не знало исключений. Лишь в 1567 году литовский посланник Ю. Быковский предстал перед Грозным посреди воинского стана.

Внутри дворца место аудиенции не было связано ни с рангом дипломата, ни с отношением к нему и к его государю. Однако в России XVI в., как и в Западной Европе, существовало разделение аудиенций на официальные и частные. Последние не заменяли, но дополняли первые. Частные аудиенции были не обязательны и при Иване Грозном проходили обычно в полудомашней обстановке Постельной палаты.

В 1579 году Стефан Баторий, чья переписка с Грозным изобиловала взаимными ироническими выпадами, упрекнул царя в непонимании смысла слова «маистат» (величество). Через год на переговорах с А. Поссевино бояре, вспоминая этот упрек, объясняли: «А велит у себя государь быти послом, то к его лицу, ино то большая честь послом; пришлет же государь, а велит привести послов к своему маистату, ино то к его государству, а не к его лицу, ино того хуже» [128] ПДС. — Т. 10. — С. 223–224. . Впрочем, рассуждения бояр носят отвлеченный, даже, пожалуй, схоластический характер. На практике происходило сращивание понятий «государев» и «государственный», выражавшихся одним словом — «государский». Частная аудиенция у царя, во время которой он лично вел переговоры с послами, хотя и считалась для последних большой «честью», но возможна была лишь после официальной, публичной. Такой же порядок предусматривали и наказы послам, выезжавшим из Москвы за границу. Когда один из русских дипломатов, находясь в Вене, не сумел дождаться приема в тронном зале и посетил тяжело больного императора в его спальне, то, опасаясь наказания за «поруху» государевой «чести», он в статейном списке оправдывал свой поступок тем, что «цесарь вельми хвор» и официальной аудиенции вообще могло не быть.