Игорь Морозов - Феномен куклы в традиционной и современной культуре. Кросскультурное исследование идеологии антропоморфизма

По-видимому, чтобы в полной мере оценить значение феномена куклы, необходимо рассмотрение ее с точки зрения двух фундаментальных дисциплин. Первая из них, социальная антропология, дает возможность рассмотреть функциональные возможности этой вещи, различные аспекты ее употребления в различных социальных структурах и в разных типах культур, в том числе связь ее с характерными для этих культур мировоззренческими системами, вписанность ее в их мифологию и идеологию. Вторая из дисциплин – психология, помогает приподнять завесу над коренящейся в самых сокровенных уголках человеческого «Я» тайной возникновения феномена куклы как такового.

По замечанию Ж. Бодрийяра, в определенный момент любая вещь помимо утилитарного использования приобретает и некое дополнительное значение, становится «еще и чем-то иным, глубинно соотнесенным с субъектом», некой психической оболочкой, в которой он может царить, которую он наполняет смыслом, своей страстью [Бодрийяр 1999, с. 95]. В этом смысле кукла, по-видимому, мало отличается от других вещей.

Во многих своих презентациях кукла беспола, то есть не наделена признаками ни мужчины, ни женщины. Гендерные признаки возникают у куклы в процессе игры, когда играющие наделяют ее мужским или женским именем и игровой функцией, связанной с выполнением тех или иных социальных ролей, которые традиционно закрепляются в данную эпоху и в данном обществе за мужчинами или женщинами.

Основным гендерным маркером в этом случае является дресс-код, то есть половые признаки, выраженные символически в специфических деталях внешнего облика, характерных для данной культуры (в первую очередь – в одежде). При этом пол куклы может быть символически обозначен отдельными деталями. Например, у кумандинцев деревянные фигурки духов-«шалыгов», способствовавших удачной охоте, различались по полу при помощи прикрепленных к носам кусочка меха, изображавшего бороду шалыга-мужчины, или кусочка ткани у фигурки, обозначавшей его жену [Иванов 1979, с. 26]. В этом контексте можно утверждать, что куклы становятся совершенно бесполыми, лишившись одежды (ср. у В. В. Набокова: «Куклы ‹…› остались совершенно нагими, и следовательно бесполыми» [НКРЯ: Набоков 1954]). Правда, это относится прежде всего к детским куклам, за исключением Барби или некоторых типов кукол-«кормилиц» с подчеркнуто большой грудью.

Илл. 27

Большинство же обрядовых кукол, от палеолитических и неолитических «венер» и древнеегипетских статуэток, использовавшихся в мистериях в честь Осириса, до русских Ярилы и Костромы или свадебных куколок «жениха» и «невесты», имеет явно выраженные половые признаки, в том числе подчеркнуто выделенные гениталии (см. цв. вкл. 2), как например, у амулетов, изображающих женских духов-«защитников» у чукчей – см. илл. 27 [Богораз-Тан 1939, с. 59, рис. 50а]. Эти различия вполне понятны. Поскольку ребенок до определенного возраста часто не наделяется признаками гендера, то есть социального пола, то и игровая кукла, которая является его alter ego (см. «Роль куклы в онтогенезе человека»), как правило, беспола. В обрядовой же кукле особую ценность имеет именно подчеркиваемая гипертрофированными гениталиями символика плодородия. При помощи этого артефакта биологический пол посредством ритуально-магических акций вступает во взаимодействие с полом социальным, маркируя изменение социальных отношений (например, вступление в брак) или активацию природно-культурных процессов (например, имитацию коитуса с пашней для увеличения ее плодородия).

Илл. 28

Поскольку символика бесполости неотделима от символики бесплодия, то есть отсутствия жизненной энергии и силы, то совершенно ожидаемыми и предсказуемыми являются интерпретации куклы как чего-то безжизненного, а также как вещи, символически обозначающей смерть или мертвеца. Отсюда распространенное сравнение покойника или человека, находящегося на грани жизни и смерти, с куклой. Такого рода описания практически идентичны в разных культурных традициях, например, у И. С. Тургенева и Томаса Манна: «Но я не застала даже тех последних предсмертных движений, которые такими неизгладимыми чертами залезли мне в память у постели моей матушки. На обшитых кружевом подушках лежала какая-то сухая, темного цвета кукла с острым носом и взъерошенными седыми бровями…» [НКРЯ: Тургенев 1881, Несчастная]; «Мертвый дед казался совсем чужим, и вовсе даже не дедом, а восковой куклой в натуральную величину, которую смерть подсунула вместо него; над ней и совершалась вся эта благоговейная и почетная церемония…» [НКРЯ: Томас Манн, Волшебная гора].