Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога

Демократу Стасову вторит консерватор граф С. Д. Шереметев: «Принц Петр Георгиевич Ольденбургский… унаследовал от матери своей живую пламенную душу, горячо любившую Родину, а таковою он признавал Россию… которой посвятил свои силы, не щадя их, и делал все, от него зависящее, в непрестанных заботах о неимущих и страждущих: о детях, нуждающихся в воспитании. Это был великий и полный сердца «филантроп», у которого благотворительность была потребностью души… Да будет благословенна память его в земле Русской в роды родов! (Припомним, как в этой земле Русской не помнящие родства коммунистические идеологи всех уровней оплевывали все, что имело хотя бы какое-нибудь отношение к русской монархии. – Л. Б. ) Да будет благословенна память его и в сердцах благодарных ему, их же несть числа. Одно присутствие такого человека близ престола, одно сознание, что во дворцах могут жить подобные люди, уже было великим утешением, которого лишились люди ныне, переживающие перемену столетий…

…Отношения его к людям дышали такою кроткою и благоволительною простотою, что невольно привлекались к нему все сердца. На него можно было иногда досадовать, сожалеть о некоторой слабости его характера (по отношению к другим, а не к себе), удивляться тому, как он иной раз стушевывался, всегда избегая внешних оказательств… Человек глубоко верующий, безукоризненно нравственный, сильный духом, незлобный и смиренный, повелительный и нервный, большой хлопотун, неутомимый при исполнении служебных обязанностей, самим им создаваемых, в высшей степени подвижный, то и дело путешествующий по России для обозрения различных учреждений, ему подведомственных, в домашнем обиходе своем невзыскательный, живущий в великой простоте и умеренности, его центральною заботою было делание добра, его добросовестная мысль никогда не забывала блага России… Он по чувству и по воспитанию был более русский, чем его Августейшее родство, и он лучше других понимал, что «не русским» быть нельзя или нужно уходить и покинуть Россию» (195; 266–267).

И упомянутый выше Константин Николаевич, много сделавший для смягчения режима в русском флоте и отмены телесных наказаний в России, являясь председателем Государственного совета и затем Главного комитета по устройству крестьян, сыграл такую выдающуюся роль в освобождения крепостных, что заслужил у ненавидевших его реакционеров кличку «красный», а у снисходивших к нему советских историков – «лидер либеральной бюрократии».

Вполне естественно, что у хорошо воспитанных и образованных членов императорской фамилии такими же были их дети. Рано умершая дочь принца Петра Георгиевича Ольденбургского, Екатерина Петровна, по воспоминаниям дружившего с ней С. Д. Шереметева, была большой любительницей русской литературы, которую неплохо знала благодаря своему преподавателю Н. П. Лыжину: «Лыжин, человек хороший, простодушный, но неотесанный… всеми нитями связан был с молодою Россиею того времени и не только увлекался Герценом, Огаревым, но даже бредил Чернышевским со товарищи.

Екатерина Петровна впилась в Пушкина и Лермонтова. Ее книги испещрены были знаками ее карандаша. Она увлекалась Онегиным, но в особенности восхищали ее «Мцыри». По складу своему ей более нравился Лермонтов. Незаметно для себя Лыжин увлекся своей ученицей, задался ее развитием в духе современном. Дошло до того, что он ей тайком давал читать «Что делать?» Чернышевского. О Некрасове и говорить нечего, она была им пропитана ‹…›.

Екатерина Петровна скоро сумела различить правду от всего напускного, истинное художество пленяло и очаровывало ее. Помню появление новых произведений Тургенева «Дворянское гнездо», «Отцы и дети». Кто не помнит впечатления от этой книги и ее значение, а сколько потом разговоров, рассуждений и споров. Как восхищались мы высокою поэзиею истинного художника, она уже понимала тогда, что это настоящее художество, что тургеневские произведения не имеют ничего общего с бреднями, вроде «Что делать?» Чернышевского. Ее занимала русская история, она вообще была усидчива и пытлива…

Живо помню день объявления манифеста 19-го февраля. Это было 5-го марта. Весь вечер просидели мы… и делились впечатлениями знаменательного дня. Екатерина Петровна была в возбужденном, восторженном состоянии» (195; 26–29).

В двух комнатках Екатерины Петровны (обе в два окна, одна проходная) «на полках стояли ее любимые авторы: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, а также Жуковский, Некрасов и Хомяков, тут же стояли портреты Пушкина и Лермонтова и их бюсты, а также бюстик Князя П. А. Вяземского… На окнах стояли мраморные модели римских развалин…» (195; 27). Эта несчастливая в жизни девушка «одевалась просто и туалетами вообще мало занималась ‹…› не особенно любила свет и его удовольствия. Она вообще мало выезжала, но придворные балы были для нее обязательны» (195; 29–30).