Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога

Создали отверженные и свое изобразительное искусство – татуировку. Описавший русский тюремный мир А. Свирский, который и сам не миновал острогов, предполагал, что «сильное влияние оказали на испорченные умы русских арестантов французские романы, вроде Евгения Сю и Монтепена, в которых фантастические герои-преступники также татуированы». Как и сегодня, татуировка в русском остроге имела важное значение; недаром называлась она «регалкой», то есть регалией, наградой заслуженному колоднику. Свирский пишет: «Сам себя арестант редко когда татуирует: иначе это сочли бы с его стороны хвастовством, и все бы стали говорить, что он сам «награждает себя чинами». Но любой «орел» с удовольствием и даже с гордостью подставит свою обнаженную грудь или руку, если товарищам вздумается посредством такой татуировки отличить его от других. Мне пришлось быть свидетелем подобного «миропомазания», как называют арестанты процесс татуирования, в харьковской пересыльной тюрьме». Только заслуженный и хорошо известный в тюремных кругах каторжник, не раз пускавшийся в бега, мог заслужить право на это почетное «миропомазание»: «Пусть какой-нибудь мелкий, не значащий воришка нарисует на своем теле фигурку, ему проходу не дадут. Сейчас же послышатся по адресу татуированного насмешки, шутки, угрозы, а не то и кулаком дадут ему понять, что он еще чересчур зелен для того, чтобы украшать себя «регалками».

При неразвитой еще технологии татуирования это был очень мучительный процесс, в котором участвовали заостренное шило, соль и пепел. Но заслуженный «жиган» должен был с достоинством вынести пытку, при которой кровь потоками текла по его телу, и не подать даже виду, что ему больно. А в итоге на груди заслужившего «регалку» «честного фартовика», третий раз уже давшего «тягу» из Сибири и не один раз получавшего «макароны» (плети), появилось изображение сосны – символический знак бродяжничества и арестантской удали, напоминавший о сибирской тайге.

Остановился Свирский и на тюремных играх, и забавах – не карточных играх, которые были прерогативой не только арестантов, а на специфических тюремных забавах, которые все почти были направлены «к тому, чтобы как-нибудь обидеть, насмеяться над «брусом» (случайным арестантом. – Л. Б. )

К самым популярным играм в этом духе принадлежат: игра в «мельника», «кур воровать», «колокола бить», «присяга», «мертвец». А конечном счете игры завершаются довольно сильным избиением новичка: «Сознавая свою беспомощность, «брус» начинает мало-помалу успокаиваться. И как это не покажется странным, но если на другой день действительно в тюрьме появится новичок, то этот самый «брус», которого только вчера проучили, нисколько не задумается принять участие сегодня в игре и обидеть нового товарища так же точно, как его вчера обидели». Тюремное «общество» растлевающе действовало на массы случайных арестантов, и по мере того, как через пересыльные остроги, этапы, арестантские роты и смирительные дома проходило все больше и больше людей (а проходили через них многие тысячи ежегодно), все быстрее шло растление русского народа, так остро проявившееся в ХХ в.

Конечно, карты и кости в тюрьмах запрещались строжайшим образом и при случае изымались. Тем не менее в «о-ской тюрьме до 1889 года карточная игра была до того распространена, что выигрыши и проигрыши доходили до тысячи рублей». Предоставляли карты и кости арестантам «майданщики», имевшие с этого свой профит. А нет денег – арестант играл на интерес, на кусок хлеба, на одежонку; нет карт – выдумывали новую игру. Знаменитые тараканьи бега, описанные М. А. Булгаковым и А. Н. Толстым, пришли из тюрьмы. «Немцев», как прозывались тараканы, доставляли в камеры за некоторую мзду «парашники», отправлявшиеся на кухню за обедом; повара, ловившие тараканов, из суммы в 2 коп. за экземпляр получали львиную долю – 8 коп. за десяток. Хороший «немец» был ходовым товаром и мог стоить не менее «буланого» (рубля). Тараканов за лапку ниткой привязывали к ложке и по команде пускали в очерченный на полу камеры круг: чей рысак быстрее доползет до центра, того и выигрыш. «Замечательнее всего при этом то, что за все время игры ни один из играющих не улыбнется и не скажет ни одной остроты по адресу хотя бы таракана.

Но зато восторг того арестанта, чей таракан раньше других доползет к центру, положительно не имеет границ. Он чуть ли не целует своего «немца».

Он как ребенок счастлив» (161; 116–120).