Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога

Отметим также, что косо смотрели и на игры в лото, и особенно в домино, которое было даже запрещено, как азартная игра. А устройство рулетки грозило каторжными работами.

Вообще же, в первую половину ХIХ в. карточная игра приобрела характер подлинной эпидемии в русском обществе, особенно в 10 – 30-х гг. Играли помещики, офицеры, чиновники, играли в городе и в деревне, играли в дороге, ожидая на почтовой станции лошадей. Естественно, что появились профессиональные игроки, даже из весьма громких фамилий. Не раз упоминавшийся здесь граф Ф. П. Толстой-Американец, по его собственным словам, любил искусством поправлять ошибки фортуны, но не любил, чтобы ему напоминали об этом. Друг А. С. Грибоедова, прочитав рукопись «Горя от ума», в котором он тоже упомянут («В Камчатку сослан был, вернулся алеутом»), не возражая против существа портрета, попросил поменять строчку «и крепко на руку не чист»: «Лучше сказать: «в картишки не садись», а то подумают, что я ворую табакерки со стола». Затем, к середине века, накал страстей стал спадать, и во второй половине столетия игра в карты перестала занимать такое видное место в дворянской жизни, переместившись в лакейскую, а в начале ХХ в. – даже в крестьянскую избу. К концу века многие даже стали считать игру в карты занятием неприличным, недостойным. Это, конечно, не значит, что «приличные» люди перестали играть: многие клубы и даже спортивные общества, например яхт-клубы, существовали в основном для игр и за счет игр. Но все же имений уже не проигрывали, если они и были.

Довольно популярным и не требовавшим больших затрат развлечением, но свойственным все же более или менее образованному обществу, были «живые картины». Одетые в изящные полупрозрачные платья или легкие туники молодые дамы и девицы застывали перед зрителями в сложных группах, символизировавших какое-либо историческое событие или мифологическую сцену, зрители же должны были разгадать ее. «Живые картины» позволяли продемонстрировать в весьма рискованном туалете достоинства фигуры участницы, принимавшей при этом наиболее выгодные позы. Понятно, что в домах у мелкопоместных и даже у сравнительно зажиточных степных бирюков «живые картины» были невозможны. Если костюмы были недороги, то знать мифологию все же нужно было и участницам, и зрителям.

Устраивались, наконец, и просто любительские спектакли, в которых единственно и дозволялось участвовать представителям дворянских, иногда аристократических фамилий. Равным образом устраивались концерты, где выступали или светские люди, или нарочно приглашенные иностранные и русские музыканты и певцы; иногда такие концерты устраивались в благотворительных целях специально для небогатых профессиональных артистов, например иностранцев, попавших в трудное положение. Такие концерты для дворянства были единственной возможностью продемонстрировать свои таланты: выступление на профессиональной сцене покрыло бы фамилию несмываемым позором, и в тех редчайших случаях, когда люди из общества рисковали выйти на публичную сцену, они должны были скрываться под псевдонимом. С. Т. Аксаков, обладавший артистическим чутьем и великолепно декламировавший, вспоминал, что жена М. И. Кутузова, видевшая его на любительской сцене, «изъявила мне искреннее сожаление, что я дворянин, что такой талант, уже много обработанный, не получит дальнейшего развития на сцене публичной» (2; 287).

И опять же для любительских спектаклей и концертов нужна была публика высокого разбора – как участники, так и зрители.

Что касается званых обедов и ужинов, практически не различавшихся, то это были столь же обязательные, сколь и строгие по ритуалу и чинные светские мероприятия. Вдоль просторной столовой комнаты стоял длинный стол-«сороконожка» с двумя рядами легких стульев с плетеными сиденьями. Существовали правила размещения людей за столом. На «верхнем», то есть противоположном входу, конце стола, во главе его, сидели хозяин и хозяйка, по правую и левую руку от которых занимали места наиболее почетные гости. Далее гости рассаживались «по убывающей»: каждый знал свое место, знал, после кого и перед кем ему садиться. Это был довольно щекотливый вопрос, иногда вызывавший неудовольствия, так что иногда перед стульями расставлялись карточки с именами гостей. На «нижнем» конце, возле входа, сидели лица с самым низким статусом; например, когда за общий стол с определенного возраста допускались дети, они сидели на нижнем конце вместе со своими гувернерами, гувернантками, боннами и учителями.