Олег Айрапетов - Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад

Приехавший в столицу из Ставки 26 февраля (11 марта) полковник П. А. Половцов вечером того же дня узнал о том, что Энгельгардт уже «собирает в Думе людей, могущих содействовать восстановлению нормальной жизни» 39. Вечером следующего дня Половцов получил приглашение от нового коменданта Петрограда примкнуть к этому подобию революционного штаба. Это была «военная комиссия» Думы под председательством А. И. Гучкова. Половцов, по его словам, окунулся в революцию: «Столпотворение в Тавриде не поддается описанию… Здесь (на втором этаже дворца. – А. О.) помещается “военная комиссия”. Из кого она состоит, довольно неопределенно. Гучков – председатель, из Генерального штаба здесь болтаются Туманов, Якубович, Туган-Барановский, Гильбих… Кавардак невероятный: все бегают, все распоряжаются, но толка не вижу» 40. Эти офицеры сразу поддержали революцию и «.полностью предоставили себя в распоряжение Государственной думы» 41. Первым реальным действием комиссии было подчинение бронеавтомобилей и радио. Вслед за этим она активно занялась подчинением восставших частей и раздачей вооружения и боеприпасов своим, как, очевидно, казалось «младотуркам», сторонникам 42.

Несмотря на эти усилия, положение на улицах и в казармах столицы было уже таким, что Дума не могла его контролировать. Тем не менее она еще в какой-то степени влияла на ситуацию. Законодательная палата сумела внедрить в массовое сознание свой образ как центра сопротивления «темным силам» в борьбе за интересы России. Так, во всяком случае, руководители Думы декларировали свою миссию в собственных программных документах. Созданный 27 февраля (12 марта) Исполнительный комитет Государственной думы издал документ о создании нового органа власти. «Временный комитет Государственной думы при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванной мерами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность принятого им решения, Комитет выражает уверенность, что население и армия помогут ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться его доверием» 43.

Это был осознанный выбор в сторону поддержки переворота. Комитет сразу же обсудил и вопрос о создании и составе будущего правительства. Возглавить его должен был князь Львов. Думцы активно разъезжали по казармам, представители власти призывали воинские части выступить против монархии 44. Все, что противопоставляло себя императорской власти, со второй половины 27 февраля (12 марта) стремилось к Таврическому дворцу 45. Без Думы, как отмечал американский журналист – свидетель происходивших событий, – требование отречения императора было бы невозможно. Она была единственным органом, который мог претендовать на роль представительского учреждения, вокруг которого могла объединиться страна. Дума была в состоянии выполнить эту миссию, и она ее выполнила. «Но, с другой стороны, – продолжал Дош-Флеро, – у интеллигенции и Думы не было такой же ярости мятежа. Они ворчали и критиковали, но когда дело дошло до насилия, их страсть исчезла» 46.

Воспоминания русского очевидца не слишком расходились с этими словами: «Первое: солдатский бунт в Петербурге разросся в победоносную революцию только потому, что он был возглавлен поначалу Государственной думой, давшей революции свое знамя, но бессильной овладеть событиями. Против Думы посылать тогда войска было нельзя. Второе: успех восстания в Петербурге еще не означал гибели монархии в России. Тыловой, взбунтовавшийся “неизвестный солдат” сам в первые дни еще трепетал, требуя “неразоружения и невывода” из Петербурга на фронт. Решающей силой был именно фронт, сравнительно еще крепкий. И вот тут-то соотношение сил было внезапно изменено в пользу революции – не только союзом, очень недолгим, Думы и улицы, но и скоропалительным отречением. А отречение было вызвано тем, что ближайшие к царю генералы были обмануты гипнозом думского февраля. Именно генералы, а не Гучков, вынудили у Государя отречение» 47.

Утром 27 февраля (12 марта) в Могилеве все казалось еще спокойным. Генбери-Вильямс отмечал в своем дневнике за этот день, что Алексеев немного нервничал, но по общей атмосфере в Ставке нельзя было сделать вывод о том, что положение действительно угрожающее 1. Между тем новости из столицы сотрудники штаба восприняли с опасением. Они знали, что на гарнизон рассчитывать нельзя, так как в его составе «нет ни одной прочной кадровой части» 2. На утреннем докладе Наштаверх затронул, кроме положения армии, и вопрос о событиях в Петрограде. Он показал императору телеграммы от Голицына, Родзянко и главнокомандующих фронтами. Николай II отказался пойти на уступки. Доклад затянулся, что вызвало взволновавшее всех опоздание императора и Наштаверха к завтраку 3. В штабе уже знали о телеграммах из столицы и о том, что Алексеев взял их с собой на доклад. Последний завтрак в императорской Ставке прошел в полном молчании 4. Ситуация еще не казалась опасной, хотя после завтрака, в 12:10 (перед ежедневной прогулкой императора), была получена телеграмма Хабалова о начавшемся бунте в запасных батальонах гвардейских полков с просьбой о присылке надежных частей с фронта 5.