Array Илиодор - Мужик в царском доме. Записки о Григории Распутине (сборник)

Гермоген низко опустил голову и долго молчал. Потом сказал: «Да, я и сам вижу, что Григорий неспособен. Ну, с Богом! Езжайте домой». Я поклонился Гермогену в ноги и ушел в свою комнату.

А после, в 1913–1914 гг., Григорий всегда на вопрос, обращенный к нему газетными сотрудниками и вообще людьми из публики: «А правда, Григорий Ефимович, что вы хотели быть священником?» – неизменно отвечал одно и то же: «Ну, куда мне, мужичку безграмотному!»

– А вот все говорят, что хотели?

– Врут, что с вралями поделаешь!

Это печатали в газетах, и это верно, судя по факту подготовления мною Григория к принятию священства.

В одном поезде и купе выехал из Саратова со мною и Григорий. Ехали в первом классе. В наше купе, в Саратове же, сели два важных господина. Они меня узнали и завязали разговор. Один из них показал мне карточку председателя Государственной Думы – А. И. Гучкова и прибавил: «Я часто у него бываю».

Из их разговора, в котором они часто упоминали имя Столыпина, Государственную Думу, отрубное хозяйство, и из того, что они часто выглядывали из окна вагона и указывали пальцами вдаль, где виднелись новые постройки и хутора, я понял, что они посланы Столыпиным, поклонником закона 9 ноября, посмотреть в пределах Саратовской губернии, как обстоит дело с выделением крестьян из общины на отруба.

– Куда едете? – спросил один из них, обращаясь ко мне.

– Домой, в Царицын!

– У Гермогена были?

– Да. Знаете его?

– Как же, знаем лично и много слышали про него.

Тут вмешался Распутин: «Да, брат, были у Гермогена, хороший он человек. А жиды его бранят».

– Мы с вами не разговариваем, – недовольно бросил в сторону Григория член Думы.

– Почему же не разговаривать? Либо я не такой же человек! Со мною повыше, похлеще вас люди, да разговаривают.

– Да о чем они с мужиком будут разговаривать; вот с иеромонахом поговорить, с образованным человеком, это дело вероятное.

– А разговаривают, – настаивал Григорий, – да еще как? Советов его спрашивают, слушают его…

– Не может быть! Никогда не поверим, чтобы мужика слушали образованные люди…

С Григорием произошло здесь нечто особенное. Он страшно заволновался, заерзал на мягком диване, потом как-то подпрыгнул, упершись руками в диван; влез на него ногами, поджал их под себя, забился в угол, засверкал своими большими, круглыми, серыми глазами, рукой сбил волосы на лоб, задергал бороду и зашлепал губами. В этот момент он походил на безумного, и страшно даже было на него смотреть.

– Вот и видно, что настоящий мужик, – дразнил его собеседник. – Смотри, с ногами на диван забрался.

– Да, мужик! Никчемный мужик, а бываю у царей…

– Что ты врешь, зря болтаешь! Голову мне отруби, а уж этому-то я никогда не поверю. Кто тебя туда пустит?

– А вот пускают, да еще кланяются. А как, брат, попал туда, вот как: сначала познакомился с монахами, потом с попами, архимандритами, епископами, вельможами, князьями, королями и с царями. Понял? Так знай и помни Григория!..

– Фу, ты, враль какой! Нас не проведешь. Прощайте, батюшка! – сказали они мне и слезли в Аткарске.

Мы с Григорием поехали дальше.

Распутин, уставши от волнения, убито говорил: «Вот поди же ты поговори с ними! Им то, а они свое. Ну да наплевать на них. Большое дело… Там при дворе такой разврат, такой разврат, все в грязи ходят. У, если бы они меня тронули, я бы имя показал: они все у меня в руках; кто с тем лез, кто с тем, а я всем им помогал: мирил их, сводил, отбивал…»

Слушая эту бессвязную болтовню Григория, я думал: «Вот черт-то, всех связал, и меня, дьявол, своею дружбою связал. Как я с тобой развяжусь?»

Хотя я многого не понимал в его речи, не понимал хорошо, что значит: «отбил, сводил» и т. д., но объяснений не спрашивал, стараясь показать вид, что я уже не интересуюсь тем, что он делает при дворе. Делал это я и потому, что Григорий был уж слишком противен мне.

– Ртищево! – сказал проводник, заглянув в наше купе.

Я стал собираться.

Григорий начал танцевать около меня, приговаривая: – Ну, что же, смотри, дружок, стой за меня; враги злы, мстительны, приутихли, а потом опять пойдут на меня, так ты того, им зубы пообломай…

– Хорошо, хорошо, – процедил я сквозь зубы, а сам думал: «Рога тебе, дьяволу, пообломаю, а не им зубы…»

В Ртищеве я расстался с Распутиным: он поехал в Москву, а я в Царицын.

В ноябре месяце этого года я послал царю Николаю телеграммы по случаю смерти графа Л. Н. Толстого. Григорий откликнулся. Он прислал мне такую телеграмму: «Немного строги телеграммы. Заблудился (Толстой) в идее – виноваты епископы мало ласкали и тебя тоже бранят, твои же братья. Разберись».