Array Илиодор - Мужик в царском доме. Записки о Григории Распутине (сборник)

Чем же эта великолепно нарисованная картина небесной иерархии отличается от проекта Небесной Канцелярии, сто лет тому назад сочиненной камергером Елянским – скопцом и полусумасшедшим мистиком, предлагавшим все управление государства Российского вверить скопческим и хлыстовским пророкам? При особе императора должен был состоять живой бог скопцов некий Селифанов, «боговдохновенный сосуд», который будет «все тайны советы по воле небесной апробовать». При каждом министре Елянский предлагал определить по одному пророку и на каждый военный корабль по пророку, а «командир должен иметь секретное повеление заниматься у пророка благопристойным и полезным советом, не уповая на свой разум и знания». Про себя же лично Елянский писал: «Я с двенадцатью пророками обязан буду находиться всегда при главной квартире Правителя (т. е. императора) ради небесного совета и воли Божией, которая будет нам открываться при делах нужных на месте». Проект был представлен Александру через Новосильцева [46] Новосильцев Николай Николаевич (1761–1836), государственный деятель, министр юстиции. в 1803 г., тогда на Елянского взглянули как на сумасшедшего и отправили на покой в Суздальский монастырь. Но уже в 1813 г. Александр посещал Селифанова и отдавал тайный приказ о том, чтобы полиция не имела доступа в дом купцов Ненастьевых, так называемый у скопцов «Давыдов дом», где проживал Селифанов. А через сто лет потомок его не предпринимал ни одного решения, не одобренного отцом и пророком Гр. Распутиным. Разница очень небольшая: печальный мистик Александр, искавший духовного совета у Селифанова, Татариновой и ловкой интриганки баронессы Крюднер [47] Крюднер (Криденер) Варвара-Юлия (урожд. Фитенгоф) (1764–1825), известная проповедница мистицизма. , и слабый волей, растопивший в вине остатки здравого смысла последний царь умирающего старого строя, окружавший себя косноязычными юродивыми, вроде Мити Колябы, блаженненького Васи, Матрены босоножки, а помощь и поддержку находивший у Гр. Распутина, отвергнутого хлыста за то, что он свел учение людей божиих на служение своей неистовой похоти, не знавшей ни границ, ни предела. Может быть, в самое последнее время замученный неудачами войны и все более и более становившийся подозрительным, царь действительно, как говорила Муня Головина и сам Распутин, далеко не всегда принимал советы «божия старца», но о том, что вся министерская кувырколебия и Синодская вакханалия были в последние годы доживающего режима делом рук Р., свидетельствуют массы показаний лиц, принимавших в этом непосредственное участие, а также и собственноручные письма Р. Стоит прочесть два-три из них, чтобы точно понять, какое имел на это влияние Р. Что же касается до Лохтиной, то ее роль пока еще остается невыясненной по отношению участия ее в политике. Скорее всего она со страстным нетерпением стремилась только к одному: признанию Р. повсеместно богом Саваофом, сошедшим на землю, и выяснению козней царицы, которую она не любила и не доверяла ей, инстинктивно чувствуя, что именно близость к царице погубит ее «бога».

Муня мне говорила как-то, что Лохтина целью своей жизни поставила создать собою живую пасху, чтобы всегда напоминать людям о том, что они живут в век постоянной радости. Но не эту постоянную радость носила она с собою, а мучительно жалкое подобие гибнувшего старого строя, такого же мишурно-пестрого и звенящего снаружи и старого, облезлого и обветшалого внутри. Что-то крикливо назойливое было в этих нелепых плиссированных юбках, надетых одна на другую, в этих развевающихся лентах и бесчисленных вуалях, и если добавить ко всему огромные растоптанные сапоги и боты Расп. и его волчью сибирскую шапку, то получалось нечто поистине кошмарное, фантастичное своей нелепостью. Но с тем вместе нельзя отказать Лохтиной в большой силе, проглядывавшей во всех ее словах и движениях, в тонком оригинальном уме, изредка показывавшемся в остроумных замечаниях, и даже в некотором величии, с которым она носила свое шутовское бремя. Достойным прототипом своей предшественницы XIX века Е. Ф. Татариновой она во всяком случае была, и нечему удивляться, что все эти праздные пресыщенные княгини и графини льнули к Распутину и Лохтиной, т. к. их ожидали в пустоватых неуютных комнатах коричневого дома на Гороховой такие зрелища и такие ощущения, каких они нигде ни за какие деньги в другом месте не могли получить, а здесь-то и было самое ценное то, что это не покупалось и каждый раз могло дать нечто совершенно неожиданное. Лохтина не страдала однообразием, и ее выходки всегда давали новые варианты, хотя на ту же старую тему, но ведь правда и то, что в жизни повторяется и давно ли, недавно ли, а нечто подобное уже было.