Александр Байгушев - Русский орден внутри КПСС. Помощник М. А. Суслова вспоминает

Палиевский запунцевел, как красная роза: — Нет, о самороспуске «русского клуба» не может идти речи. Но линию, стратегию и тактику надо менять на более либеральную и близкую интеллигенции. Надо проникать, вживаться. Ставь на бюро мой развернутый доклад на эту тему.

Я посоветовался со Святославом Котенко и Игорем Васильевичем Петряновым-Соколовым. Святослав сразу отмел «социальный заказ» Бобкова:

— Бобков, наверняка, тут был советчиком. «Проникать», «вживаться», разлагать «их» изнутри — его лексикон. Но наши никогда в платные агенты к нему не пойдут. Не тот у наших менталитет. Не унизятся. Суть не здесь. Суть в том, что на Палиевского после дискуссии «Классика и мы» идет страшное давление «их» стороны. И ему, и Ланщикову всегда страшно хотелось сидеть на двух стульях, бывать и в «их» эстетствующих компаниях, щеголять перед «ними» суперинтеллектуальностью. Мол, вроде бы, хоть они и русские, но не такие толстокожие долболомы-антисемиты, как Софронов и Иванов, а тонкокожие рафинированные просвещенные либералы и суперинтеллигенты. Вот после ясно разделившей нас и «их» дискуссии «Классика и мы», да еще антисионистского письма Станислава Куняева в ЦК КПСС оба и завибрировали.

Петрянов-Соколов кивнул: — на меня тоже идет страшное «их» давление. Грозят «отлучить от общества». Требуют, чтобы я «русский клуб» прикрыл.

Время потом жестоко рассудило нас с Палиевским. Надавало отрезвляющих оплеух и мне, и ему. Его любимый выученик и главная надежда среди молодых Владимир Бондаренко в двух статьях своей лучшей книги «Крах интеллигенции» (— М.: Палея, 1995) разнес наотмашь Петра Васильевича Палиевского — да не со вкусовыми спорами, а с откровенным желанием изничтожить, вывернуть блудливую изнанку своего учителя. Одни заголовки статей чего стоят: «Петр Палиевский как символ трусости» и «Импотенция непротивления». Не слабо! Даже привычно всеми признававшуюся «кропотливую работу Палиевского по воспитанию смены» вывернул на изнанку: «Встречаясь с нами, молодыми литераторами, философами, художниками, в частных разговорах демонстрировал нечто другое. Он был куда решительнее и экстремальнее любого из нас. Его взгляды тогда, в семидесятые — восьмидесятые, были гораздо ближе (судя по тем его разговорам), скажем, суждениям нынешних Александра Баркашова или Александра Дугина, чем вполне умеренным пробердяевским (?) взглядам всхсоновцев. Он был как бы крайне правый. Зачем он все это нам говорил: чтобы подвигнуть нас на резкие действия — издали смотреть, как мы погибали?»

Я сам с Палиевским не был никогда слишком близок: он таки либерал, а я скорее экстремист. Я даже в чем-то согласен в том, что Палиевский порой искусственно тормозил русское национальное движение своим деланным либерализмом. Но каждому свое. И не один я, а многие поежились, когда Бондаренко от души врезал: «Может быть, поэтому и царит до сих пор в России “оккупационный режим”, что иные из числа русской интеллигенции в трудную минуту занимают страусиную позицию? Может быть, хватит винить внешних врагов, которые ясны, которые не подводят и не предают, а лишь прекрасно учитывают склонность к предательству?! Заразный грибок “палиевщины” страшнее Бейтара и Бнай Брита, вместе взятых».

Палиевского попытался как-то выгородить Валерий Николаевич Ганичев, всеща пользовавшийся советами Палиевского. Он на внутреннем писательском собрании намекнул «газетчикам из “Дня” (старое название газеты “Завтра”)», что на Палиевского в русском движении были всегда возложены другие, очень трудные, даже неприятные, не афишные, а «конспирологические», особо важные задачи. Но Бондаренко не присмирел под окриком «мэтра», а и эту защиту принципиально в открытую печать вынес: «Ганичев заговорил о каких-то мифических “секретных складах”, где скрываются национальные стратегическою запасы» (их раскрытие просто преступно). Такой милитаризированной метафорой Валерий Ганичев уличил меня в выдаче противникам нашего секретного агента Палиевского».

Вот тут уж многим стало не по себе.

В разоблачительном раже Бондаренко обвинил Палиевского даже в том, что тот, мол, работал заместителем директора по научной части в ИМЛИ и при «их» Сучкове, и при «их» Бердникове, и при «нашем» Феликсе Кузнецове. Ну, так что же, не работать ему было с Сучковым и Бердниковым, сдать всецело евреям ИМЛИ? Усилиями предшественника Палиевского на должности зам. директора по научной части — великого подвижника русского дела Романа Михайловича Самарина — ИМЛИ был превращен в настоящий центр русской культуры, вырастил целую плеяду боевитых русских ученых, начиная с того же Вадима Валериановича Кожинова. И что, Палиевскому надо было отказаться от должности? Уступить ее какому-нибудь откровенно «жидовствующему»?