Геерт Мак - Нидерланды. Каприз истории

Не прошло и нескольких месяцев, как кабинет ден Эйла пришел к власти, а экономический климат резко поменялся. В октябре 1973 года вспыхнула война между Израилем и соседними Сирией и Египтом. Ведущие члены ОПЕК временно ввели нефтяное эмбарго для двух важнейших союзников Израиля — Соединенных Штатов и Нидерландов. Цена на нефть подскочила на 300 процентов.

Первого декабря 1973 года мрачный Йооп ден Эйл вынужден был заявить о ряде жестких мер по ограничению расходов. «Приходится сделать вывод, — сказал он, — что мир никогда больше не вернется к тому положению, которое было до нефтяного кризиса». Так неожиданно наступил конец золотого двадцатипятилетия.

На здании нидерландского социального государства, возведенном в 50-е и 60-е годы и украшенном, как короной, законом о нетрудоспособности, с 70-х годов стали обнаруживаться серьезные трещины. Ведь система была построена с учетом общественных реалий 50-х годов: стабильная семья, где мужчина был кормильцем, долгая трудовая жизнь, надежные рабочие места с полным рабочим днем, чувство ответственности каждого отдельного человека перед обществом. Через два десятилетия действительность выглядела уже совершенно иначе. Из-за множества разводов быстро росло число одиноких матерей или отцов, волшебным словом в мире труда стало «флексибильность» (то есть изменчивость выполняемых функций), а тех, кому не удавалось соответствовать духу времени, выталкивали на обочину жизни. Система социального обеспечения, за исключением закона о нетрудоспособности, была в первую очередь нацелена на то, чтобы оказывать помощь при временных неприятностях — потере работы или болезни; теперь же ее задачей должно было стать смягчение длительных социальных воздействий таких явлений, как волна разводов, автоматизация и «флексибилизация». Хотя нидерландцы в общем отличались завидным здоровьем, почти миллион граждан страны жили на пособие по профессиональной инвалидности в рамках закона о нетрудоспособности, что является необычно высоким показателем по сравнению с другими странами.

С гордыми символами экономического чуда дело тоже обстояло плохо: крупные корабельные верфи закрывались, «Фоккер» обанкротился, «Хоохофенс» и «Энкалон» растворились в туманных конгломератах фирм. Деньги за газ еще некоторое время спасали ситуацию, ориентированная на достижение согласия польдерная модель вновь оказалась востребованной, когда работодатели и профсоюзы в 1982 году заключили «Соглашение Вассенаара» относительно сдерживания заработной платы, но в привязке к сокращению рабочего времени, что привело к уменьшению безработицы. Но в сентябре 1990 года тогдашний премьер-министр Рююд Любберс, указывая на статистические данные по трудопотерям вследствие болезней, утраты трудоспособности, безработицы и неучастия в трудовой деятельности, заявил, что Нидерланды больны. «Наша страна настолько больна, что можно говорить о новом “социальном вопросе”, и необходимо подчеркнуть: одни политики не смогут справиться с этой проблемой».

С тем лее единодушием, с каким создавали социальную систему, теперь принялись ее санировать. Размеры пособий уменьшались, требования к претендентам на них становились все строже. Правда, на верхних этажах бизнеса уже не принимали участия в игре, и это не в последнюю очередь относилось также к приватизированным к тому времени социальным учреждениям, корпорациям жилищного строительства и другим составным частям общественного сектора. На управленческом уровне стало обычным делом повышать свое жалованье до таких огромных сумм, которые не могли находиться ни в каком соотношении с реальными достижениями. Внутри элиты возникла новая, вороватая каста, образ действий которой напоминал о безобразиях городских регентов XVIII века.

Социальное доверие, традиционное связующее средство нидерландского общества, при котором был возможен лозунг 50-х годов «Затянуть ремни!» и даже такие компромиссы, как «Соглашение Вассенаара», трещало по швам. Общественное мнение искало и находило необходимых козлов отпущения: «дармоедов» и «растратчиков», иностранцев и вообще сограждан, получающих пособия. Два известных телевизионных юмориста, прикинувшись представителями гаагского преступного мира, основали шутовскую Антипартию («партия для всех нидерландцев, которые больше не выносят Нидерландов») под такими лозунгами, как «Долой дебаты — все богаты!» и «Все вместе за наше собственное!». Но им пришлось спешно свернуть программу, когда они заметили, что их плоский популизм, задумывавшийся как насмешка над демагогией некоторых реально существующих партий, вдруг с пугающей быстротой стал популярен.