Николай Костомаров: История России. Полный курс в одной книге

Теперь, уже в восемьдесят лет от роду, для него, казалось, наступала эпоха, когда он мог сойтись с властью, — но и теперь не кончился трагизм для судьбы этого человека. Казалось бы, с кем легче мог сойтись Миних, как не с Екатериной! И что же? Мы видим, что она предоставила ему строить гавани и каналы, окружила его внешним почетом, ценила его личность, слушала со вниманием, но тут же и скучала от его старческих предположений и даже не содействовала успешному окончанию его инженерных и гидравлических работ в такой степени, как он желал и требовал. Он все-таки чувствовал, что он — уже лишний! Отсюда — его желание удалиться на родину и там дожить в безвестности. Едва ли в русской истории можно указать личность, в судьбе которой было столько трагизма, как личность Миниха!»

Уж если Миних оказался в положении гонимого, а затем — ненужного, что ж говорить о людях самого простого звания?

Пугачев Емельян Иванович (1740 или 1742–1775) — предводитель Крестьянской войны 1773–1775 гг.

При Екатерине Второй, большой почитательнице Вольтера, вольности были доступны только дворянскому сословию, остальной народ свобод не имел вообще. Он был совершенно бесправен. Так что неудивительно, что на разинском Яике в один из тяжелых для народа годов появился новый казачий атаман — Емельян Пугачев. Несколько лет Емельян держал в страхе южные и восточные губернии России и едва не дошел до Москвы.

Себя Емельян именовал чудом выжившим царевичем Петром Третьим, на самом деле убитом по приказу Екатерины Великой в Ропше, и некоторые даже находили, что он держится по-царски и лицом на Петра похож. Из своего стана Пугачев рассылал «прелестные письма» к самым разным слоям бесправного населения — рабочим уральских мануфактур, крестьянам, солдатам (тоже набранным на бессрочную службу крестьянским сыновьям). Смутить ему удалось огромный край, для начальства и дворян настали черные времена. Но и Пугачеву не удалось сделать больше Разина: восстание рассыпалось, предводители были казнены.

В отместку Екатерина до конца разобралась с казаками: Сечь была добита, казаки расселены по всей южной границе, им оставалось лишь занять правильную позицию — против власти или за власть. Они избрали сотрудничество. Казацких бунтов больше не было. Были волнения общенародные.

По сути, бунты стали единственным народным способом сказать своей власти, что она неправа. Зрелище это было, конечно, жестокое, но иного проявления несогласия при полном отсутствии права голоса народ найти не мог. Так что не стоит так удивляться, что Костомаров был в восторге от манифеста 1861 года. Это была возможность начать медленный процесс превращения рабов в людей. Конечно, он понимал, что манифест не снимет множества проблем, но он хотя бы возвращал личную свободу. Для историка худшим сценарием развития событий был бунт, который все разрушал, уничтожал, но ничего не разрешал. Не столь важно, кто был его организатором — крестьяне, рабочие, разночинцы, студенты, дворяне. Сделать лучше после того, как сделано хуже, не получалось ни у кого. Вот в чем, видимо, его страх перед революциями. Сначала провозглашаются свободы, удовлетворяются амбиции, народ утоляет жажду крови, а потом наступает деспотия. Даже если революция победила. Если она не победила — начинается время реакции, то есть уничтожения тех свобод, которые существовали до начала событий. Он не дожил ни до первой русской революции 1905 года, ни до революции 1917-го, ни до последовавшего октябрьского переворота. То, что в России возможен именно наихудший сценарий, он предполагал. Народ, который на протяжении всей его истории держали в рабстве, не сможет остановиться, пока полностью не вычерпает свободу, до дна, до последней капли крови. Этого он и боялся. Вся надежда была на разум просвещенных монархов. Манифест был только первым шагом государя к его народу. Нужен был второй, упреждающий всякое революционное возмущение, реформа самой императорской власти сверху. Этого, как мы знаем, не произошло. Счастье, что Костомарову это так и осталось неизвестным…

Николай Иванович Костомаров кроме как историком был еще и литератором. Нельзя сказать, что он оставил заметный след в изящной словесности, но он заставил читателя думать, поскольку темы, которые он поднимал, были связаны с его историческими изысканиями. Иногда даже трудно определить, что это — проза на историческую тему или же исследование, от исторического труда эти его художественные тексты отличает только присутствие персонажей, но во всем остальном он придерживается строгой научной канвы. Одно из его художественных творений, тем не менее, стоит особняком. Это удивительное произведение, которое на много десятилетий опередило известную книгу английского писателя Джорджа Оруэлла «Скотный двор» (в другом переводе «Ферма животных»). Даже название очень похоже — «Скотской бунт». В преддверии грядущих негативных событий и имея опыт происшедших исторических катаклизмов, Костомаров нарисовал фантастическую картину из животного, так сказать, царства, задаваясь вопросом: как начинается бунт и к чему он ведет? Материала у историка для ответа было предостаточно: начиная с XVII столетия такие бунты сотрясали страну с завидной регулярностью. В своей аллегории он заставил действовать не людей, а скотов, то есть живущих вблизи человека существ животного мира. Почему именно этих? Да как раз потому, что это самые рабские, то есть приученные к хозяину животные, а не дикие, живущие на свободе по законам природы. Оруэлл поступил примерно таким же образом и получил сходный результат. Рабский народ, привыкший к своему рабскому состоянию, ничего не может сотворить самостоятельно, ему требуется для этого господин — вот вывод, который они делают оба. Но Костомаров в середине XIX века, а Оруэлл — уже в двадцатом. Я не стану утомлять вас пересказом этой истории. И просто приглашаю вас ее прочитать. А выводы? Выводы сделайте сами. Это печальные выводы, но не такова ли и судьба нашей страны?