Уильям Ширер - Взлет и падение Третьего Рейха

Вскоре Ширер с семьей вернулся в Берлин. Прирожденный репортер, он не сидит на месте, а постоянно колесит по Европе: ему необходимо своими глазами видеть происходящее, ощутить атмосферу столиц, в некоторых из которых дышать становится все труднее. Личные свидетельства Ширера имели значение и в те дни, и остаются таковыми до сих пор.

В августе 1939 года, перед самым началом войны, Ширер едет в Данциг, немецкое население которого, по словам нацистов, терпит притеснения от поляков. «Город полностью нацифицирован», — записывает Ширер. Поскольку в Данциге ему, как он подозревает, не дадут выйти в эфир, он едет в Гдыню, польский порт неподалеку, и передает свой репортаж с тамошней радиостанции.

В октябре по дороге в Женеву, куда он отправил семью, Ширер видит из окна вагона французские пограничные укрепления вдоль Рейна — участок знаменитой линии Мажино. Война идет, но ни с той, ни с другой стороны границы не раздается ни единого выстрела.

«Немцы подвозили по железнодорожной ветке орудия и боеприпасы, — записывает Ширер, — а французы им не мешали. Странная война». (Ширер употребляет в данном случае слово queer — «странный, чудной, сомнительный»; французы прозвали эту фазу войны drole de guerre — «забавная война», немцы — Sitzkrieg — «сидячая война», англичане — phony war — «фальшивая война», поляки — dziwna wojna — «странная».)

В дальнейшем, во время поездки в уже поверженный Париж, он с горечью убедился: «Франция не воевала. Если воевала, то свидетельств этому мало… Никто из нас не видел никаких признаков ожесточенных боев. Поля во Франции не тронуты. Боев не было ни на одной укрепленной линии. Германская армия продвигалась вперед по дорогам… Не было ни одной попытки занять жесткую оборону и провести хорошо организованную контратаку».

В числе двенадцати иностранных журналистов имперское министерство пропаганды пригласило Ширера в Компьенский лес, на подписание так называемого перемирия с Францией. Для Гитлера это был момент величайшего торжества, реванш за поражение в Первой мировой войне — он распорядился, чтобы церемония прошла не только на том самом месте, где в 1918 году кайзеровская Германия признала свое поражение, но и в том же самом железнодорожном салон-вагоне, за тем же самым столом. Ширер видит фюрера вблизи: «Много раз наблюдал я это лицо в великие моменты жизни Гитлера. Но сегодня!.. Он медленно обводит взглядом поляну, и теперь, когда его глаза встречаются с нашими, осознаешь всю глубину его ненависти».

Благодаря недосмотру немецкой охраны (журналисты хорошо знают, что везет в таких случаях обычно самым настырным) Ширеру удалось услышать переговоры сторон. Репортаж из Компьенского леса он передал в эфир за три часа до официального сообщения о перемирии. Это была сенсация глобального масштаба: никто не ожидал, что Франция капитулирует так скоро.

Франция, располагая сильнейшей в Европе армией, легко могла разгромить нацистов еще в 1936 году, когда Гитлер ввел войска в демилитаризованную Рейнскую область. Но есть в истории такой синдром победителя: страна, выигравшая войну, панически боится проиграть следующую. Кроме того, в демократических странах политикам надо быть популярными, а война всегда непопулярна.

Кстати сказать, в сегодняшней России в силу целого ряда обстоятельств снова вошел в моду аргумент о том, что «мюнхенский сговор» куда в большей мере, нежели пакт Молотова — Риббенропа, способствовал развязыванию Второй мировой войны. Его постоянно твердят высшие должностные лица, едва заходит речь об оккупации стран Балтии или разделе Польши. В том-то и дело, что это не одно и то же. Мюнхенское соглашение 1938 года, позволившее Гитлеру оккупировать Судетскую область Чехословакии, где преобладало немецкое население, было чудовищной ошибкой Чемберлена и Даладье, но они были убеждены, что подписывают договор о мире. Пакт Молотова — Риббентропа открывал Гитлеру дорогу к войне. Это было соглашение о разделе военной добычи.

Вся драма предвоенной дипломатии, с ее демагогией, коварством и популизмом, протекает на глазах у Ширера. Работать в Берлине становится все труднее из-за цензурных ограничений. Ширер обязан отдавать на просмотр цензору все свои тексты. Проблемы начались уже вскоре после прихода нацистов к власти. В сентябре 1934 года в Нюрнберге, куда Ширер отправился освещать съезд партии, один из ближайших сподвижников фюрера в тот период, шеф бюро по работе с иностранной прессой Пущи Ханфштенгль, собрал иностранных журналистов и первым долгом заявил им, что они должны сообщать о событиях в Германии, «не пытаясь их интерпретировать».