Уильям Ширер - Взлет и падение Третьего Рейха

Так оно и было в действительности.

Фельдмаршал Модель отдал выспренний приказ по войскам, в котором отмечалось, что Роммель скончался от ран, полученных 17 июля, и выражалась скорбь в связи с потерей «одного из величайших полководцев нации».

Гитлер послал фрау Роммель телеграмму: «Примите мое искреннее сочувствие в связи с тяжелой утратой, которую вы понесли, — смертью мужа. Имя фельдмаршала Роммеля навсегда будет связано с геройскими сражениями в Северной Африке». Геринг телеграфировал, что выражает ей «молчаливое сострадание»: «Тот факт, что ваш муж умер смертью героя в результате полученных ран, когда появилась было надежда, что он останется с немецким народом, глубоко тронул меня».

Гитлер приказал организовать государственные похороны, на которых старейший генерал немецкой армии фельдмаршал фон Рундштедт произнес похоронную речь. «Его сердце, — сказал он, стоя рядом с гробом Роммеля, украшенным свастикой, — принадлежало фюреру».

«Старый солдат (Рундштедт), — указывает Шпейдель, — произвел на присутствующих впечатление сломленного и сбитого с толку человека… Здесь судьба дала ему единственную в своем роде возможность сыграть роль Марка Антония. Он пребывал в какой-то моральной апатии» [154].

Велико было унижение хваленого офицерского корпуса германской армии. Он стал свидетелем участия в заговоре против верховного главнокомандующего трех прославленных фельдмаршалов — Вицлебена, Клюге и Роммеля, за что одного из них повесили, а двое других были вынуждены пойти на самоубийство. Он был вынужден оставаться безучастным в то время, когда десятки высших генералов были брошены в гестаповские застенки и умерщвлены после судебных фарсов, разыгранных в Народном суде. Произошло нечто беспрецедентное — офицерский корпус не сплотился в этой обстановке, несмотря на свои традиции. Вместо этого он стремился сохранить «честь» ценой, которая иностранцу представляется не чем иным, как бесчестьем и деградацией. Перед охваченным гневом бывшим австрийским ефрейтором перепуганные генералы и офицеры этого корпуса лебезили и пресмыкались.

Неудивительно, что фельдмаршал фон Рундштедт выглядел сломленным и сбитым с толку, когда произносил прощальную речь над гробом Роммеля. Как и его собратья-офицеры, которых Гитлер заставил испить до дна горькую чашу унижения, он дошел до грани падения. Рундштедт добровольно принял пост председателя так называемого офицерского суда чести, учрежденного Гитлером для изгнания из армии всех офицеров, подозреваемых в причастности к заговору против него, чтобы не предавать их военному трибуналу, а, опозорив, уже в качестве гражданских лиц передать в руки пресловутого Народного суда. Суду чести не разрешалось заслушивать показания обвиняемых офицеров в свою защиту, а приговор выносился лишь на основе улик, представленных гестапо. Рундштедт не протестовал против такого ограничения прав обвиняемых, как и другой член суда — генерал Гудериан, который на следующий после взрыва день был назначен начальником генерального штаба армии. Правда, последний признается в своих мемуарах, что членство в суде было для него неприятной обязанностью и что заседания суда наводили меланхолию и затрагивали «наиболее сложные проблемы совести». Безусловно, так оно и было, поскольку Рундштедт, Гудериан и их коллеги в суде (все генералы) отправили сотни своих товарищей на экзекуцию после унижений и изгнания из армии.

Этим Гудериан не ограничивался. На посту начальника генерального штаба он издал два выспренних приказа, заверявших нацистского диктатора в неизменной верности офицерского корпуса. Первый, отданный 23 июля, резко осудил заговорщиков как «немногочисленную группу офицеров, в том числе отставных, которые, утратив мужество, из трусости и слабости предпочли единственному открытому для честного офицера пути, пути доблести и долга, путь позора». А затем торжественно заверил фюрера «в единстве генералов, офицерского корпуса и всего личного состава армии».

Тем временем снятый со всех постов фельдмаршал фон Браухич поспешил выступить в печати с гневным заявлением, осуждающим путч, давая вновь клятву верности фюреру и приветствуя назначение Гиммлера, который презирал генералов, включая Браухича, командующим армией резерва. Другой уволенный, гросс-адмирал Редер, опасаясь, что может быть заподозрен в симпатиях к заговорщикам, поспешил из своего затворничества в Растенбург, чтобы лично заверить Гитлера в своей преданности. Приказом по армии от 24 июля вместо традиционного армейского отдания чести было введено нацистское приветствие «как свидетельство непоколебимой верности фюреру и теснейшего единства армии и партии».