Сергей Войцеховский: Трест (Воспоминания и документы)

--

{18} Он показался мне тогда стариком. Теперь я знаю, что было ему лет пятьдесят с небольшим и что происходил он от одного из тех французских роялистов, которым император Павел Петрович предоставил убежище на Волыни.

Обрусевший внук французского эмигранта окончил Пажеский корпус, участвовал в Турецкой кампании 1877-1878 г.г., командовал после нее Донским казачьим полком. Поэтому и правнук, мой новый знакомый, был пажем, выпущенным в 1890 году из корпуса Лейб-Гвардии в Казачий полк. Уйдя в запас в чине сотника, он поселился в Ровенском уезде, в имении Деражня. Там застала его революция.

В 1921 году, после раздела Волыни на советскую и польскую часть, он благоразумно решил избавиться от близости к границе. Деражня была продана графу Потоцкому, а Андро приобрел другое поместье в Поморском воеводстве, недалеко от Данцига. Обойтись без адвоката он не мог, а для меня встреча с ним у Корнецкого стала первым шагом к участию в организации, стяжавшей печальную известность под условным обозначением - Трест.

--

Не знаю, почему Андро захотел со мной познакомиться, но предполагаю, что причиной была моя служба в варшавском телеграфном агентстве Русспресс.

В польской столице существовал в те годы русский военно-исторический кружок, основанный генералом Пантелеймоном Николаевичем Симанским. Военное искусство и история не были единственными темами его собраний. Положение России также привлекало внимание. Я дважды рассказал в нем то, что видел и пережил под советской властью. Сократив эти сообщения, я послал их, как статьи, парижскому "Общему Делу", которое их напечатало. Их заметил владелец Русспресса Сергей Михайлович Кельнич. Ему я обязал тем, что на многие годы стал профессиональным журналистом.

Андро, жившему в деревне и бывшему в Варшаве наездом, не хватало злободневной информации. Он ее получал в разговорах со мной Мы встречались в просторной квартире его польского родственника, нотариуса Руляницкого. Андро, вторым браком, был женат на его сестре Марии Антоновне.

Помню место этих встреч - светлый зал в старом доме на Медовой улице, скудно обставленный роялем, пальмами в {19} кадках и мягкими креслами в коленкоровых чехлах вокруг низкого, круглого стола. Там, весной 1923 года, Андро познакомил меня с Юрием Александровичем Артамоновым, которого назвал представителем Высшего Монархического Совета.

--

Согласившись на это свидание, я предполагал, что увижу человека пожилого. Членами Совета, обосновавшегося в Берлине, были люди, создавшие себе имя до революции. В моем воображении, они были синклитом почтенных старцев. Возраст их представителя меня удивил.

Артамонов был только года на три старше меня. Лев Никулин, автор "Мертвой зыби" - изданного в 1967 году в Москве лживого советского рассказа о Тресте - состарил его на десять лет, приписав окончание Лицея в 1907 году. В действительности, он был лицеистом последнего выпуска - окончил его после революции, весной 1917 года, уже будучи вольноопределяющимся Лейб-Гвардии Конного полка.

Он был красив - той мягкой, женственной красотой, которой славились некоторые дворянские и купеческие семьи таких приволжских губерний, как Нижегородская и Ярославская, да он и был волжанином по матери, рожденной Пастуховой. Особенно хороши были глаза - синие, оттененные длинными ресницами.

В обращении он был благовоспитанным петербуржцем. В Варшаве, где русскими эмигрантами были, большей частью, беженцы из южных и западных губерний, некоторые обороты его столичной речи привлекали внимание.

Разговор, в присутствии Андро, был короток и незначителен. Я не скрыл от представителя зарубежных монархистов, что не верю в возможность свержения большевиков эмигрантами или иностранцами. Во мне еще было живо ощущение стихийной силы обрушившейся на Россию катастрофы. Неотвратимость некоторых, порожденных ею, перемен казалась мне очевидной. Отношение к Белому движению, к жертвенному подвигу его участников, оставалось положительным, но повторение в прежнем виде казалось невозможным. Коммунисты были для меня поработителями русского народа, его злейшими врагами, но взрыв сопротивления в сердце страны - в Москве - казался вернейшим путем к освобождению.

Артамонов меня выслушал и предложил продолжить разговор на следующий день.

--

{20} Даже не все коренные варшавяне жили тогда в собственных квартирах. В переполненном городе, ставшем столицей нового государства, это было для многих недоступной роскошью. Приезжие и эмигранты ютились по чужим углам.