Коллектив авторов - Новая история стран Азии и Африки. XVI–XIX века. Часть 2

Противостояние достигло своей кульминации в 1810 г., когда ваххабитское войско под командованием самого эмира Сауда проникло в пределы сирийской области Хауран, угрожая Дамаску. Десятки селений подверглись разрушениям, пожарам и грабежам. Гендж Юсеф-паша во главе армии выступил в поход из Дамаска, надеясь нанести ваххабитам решительное поражение в открытом бою. Однако ваххабитский эмир Сауд, оценив значительное численное превосходство армии Юсеф-паши, решил отступить восвояси, так что вооруженного столкновения не произошло. В дальнейшем ваххабитская угроза для Сирии потеряла свою актуальность после того, как правитель Египта Мухаммад Али по приказу султана вторгся в Хиджаз с большим войском и нанес ваххабитам решительное поражение.

Ни в XVIII, ни в первые десятилетия XIX в. Порта не предпринимала шагов по совершенствованию административного управления в сирийских эялетах. Это являлось одним из показателей затяжного кризиса османской государственной системы. Османская правящая верхушка все еще верила в возможность восстановления традиционных устоев османского государства. Вместе с тем, внутри сирийских провинций практически отсутствовали силы, способные стать союзником государства в деле осуществления реформ, будь то в военной или же административной сфере. Местная знать не отождествляла свои интересы с общегосударственными.

Указ султана Махмуда II о ликвидации янычарского корпуса (1826 г.) не вызвал в Сирии открытого противодействия, однако фактически он выполнен не был. Хотя янычары Алеппо и Дамаска и перестали считаться таковыми юридически, реальное влияние янычарских командиров в городской среде не было подорвано. Уже в течение длительного времени они выступали в качестве держателей земельных откупов-ильтизамов и поддерживали тесную связь с торгово-ремесленными корпорациями. В 1831 г. в ответ на распоряжение вали Дамаска Мехмеда Селим-паши о сборе нового чрезвычайного налога в городе вспыхнуло восстание под руководством бывших янычарских офицеров. Губернатор был убит, а его войска с позором изгнаны из города. В то же время восставшие направили покаянную грамоту в Стамбул, прося султана помиловать их и заверяя его в своей преданности. Не имея сил для подавления восстания, центральному правительству пришлось простить участников восстания и отказаться от попыток собрать новый налог в Дамаске.

При сравнительной этнической однородности сирийское общество, по сути дела, являлось поликонфессиональным. Существование многочисленных христианских общин наряду с общинами друзов, шиитов и алавитов в сравнительно мирном соседстве с представителями мусульманского суннитского большинства, а также значительные различия между образом жизни горожан и сельских жителей, кочевников и горцев поражало многих западноевропейских и российских современников. «Едва ли есть страна, которая на столь тесном объеме соединяла бы столько разнородных поколений и различных вероисповеданий, отличающих жителей Сирии», – писал офицер российского генерального штаба П.П. Львов, посетивший Сирию в 30-х годах XIX в. Религиозные различия являлись серьезным препятствием на пути формирования основ национального самосознания. Среди жителей Сирии в целом долгое время отсутствовало четкое ощущение своей территориальной и политической общности. В то же время существовало этническое самосознание, а также осознание принадлежности к таким социальным структурам, как род, племя, сельская или квартальная община, наконец, религиозная община. В целом же в сирийском обществе отсутствовали такие духовные и политические ориентиры, которые были бы способны объединить всех жителей страны без различия вероисповедания и социального положения. Являясь подданными Османской империи, жители Сирии к середине XIX в. в своем большинстве не воспринимали себя в качестве общности и, тем более, нации в европейском понимании этого термина. При сохранении лояльности по отношению к османским властям, представители каждой религиозной общины имели свой собственный взгляд в отношении государства и других общин. Лишь мусульмане-сунниты воспринимали османского султана в качестве бесспорного политического и духовного лидера, в то время как представители других общин ограничивались, в лучшем случае, лояльностью по отношению к центральной власти.