Владимир Семичастный - Спецслужбы СССР в тайной войне

Подобные же чувства я испытал еще один раз, но тогда мое неприятие событий носило более категоричный характер. Я имею в виду направление наших солдат в соседнюю страну, в Афганистан. Думаю, в 1978 году совесть у КГБ была нечиста. Вошли в страну, с которой у нас на протяжении длительного времени были самые дружеские отношения! Ведь граница с Афганистаном относилась к наиболее спокойным и надежным.

Пышным цветом начала проявляться коррупция, в том числе и в высших эшелонах власти. Большинство партийных комитетов в Краснодарском крае было причастно к мафии. В Узбекистане у одного из председателей местного колхоза были даже своя служба безопасности и своя тюрьма. В абсолютном противоречии с действовавшими советскими законами этот председатель проводил допросы и карал провинившихся по своему усмотрению.

Возникал вопрос: КГБ и лично Андропов знали об этом? Думается, знали, но смелости не хватило восстать против всего этого.

В Киеве я держался, насколько возможно, подальше от своих бывших коллег. Не хотел ставить их в затруднительное положение, тем более что перед моим приездом Шелест их собирал и предупреждал о нежелательности поддерживать со мной контакты.

И все-таки с чекистами мне пришлось раз столкнуться лбами. Однажды, было это уже после XXIV съезда КПСС, разговаривал я по телефону, и мне показалось, что на телефоне то ли кто-то висит, то ли он «под кнопкой». Я давно научился быть осторожным при телефонных разговорах, однако сам факт явного прослушивания меня основательно разозлил.

Закончив разговор, я положил трубку, потом снова ее поднял и набрал другой номер — начальника Пятого управления КГБ Украины Калаша. Этого человека я знал, когда он был моим подчиненным в КГБ, а еще раньше — по комсомолу. Он был у меня заместителем по кадрам. На него-то я и обрушил весь свой гнев:

— Не можете чисто работать, тогда займитесь чем-нибудь другим, — жестко сказал я.

— Владимир Ефимович, это неправда, этого не может быть, мы не следим, мы…

— Ты брось оправдываться. Ты не умеешь этого делать и прекрати, не позорься! Хочешь проверить? Приезжай, сам попробуй поговорить по этому «правительственному» телефону.

И он, видно, донес Федорчуку, тот — Шелесту, и Шелест мне говорит:

— Не связывайся ты с ними, ой вони будет! — Он сказал это по-хорошему, по-доброму.

С приездом Федорчука на Украину Шелест почувствовал себя стесненно. Он даже, как мне показалось, решил в чем-то меня предостеречь.

Было это на одном из заседаний, посвященном Ленинским дням. В президиуме народу почти столько же, сколько и в зале. Первый ряд президиума — все члены и кандидаты в члены Политбюро, а мы, зампреды, — второй ряд. Когда объявили перерыв и я шел мимо Шелеста, он меня неожиданно остановил:

— Вы зачем там связываетесь с чекистами?

— Так Федорчук, значит, пожаловался вам, Петр Ефимович? — спросил я. — Что бы ему обратиться прямо ко мне? Или он меня не знает? Или уже совсем забыл? Или, может быть, ему стыдно? — продолжал я наступать на Шелеста. — А если то, что я утверждаю, выдумка, так он мог бы сказать об этом и мне лично, а не через первого секретаря ЦК партии.

Федорчука я знал еще по работе в КГБ: он был начальником контрразведки Группы советских войск в ГДР. Я тогда дважды инспектировал его и «воспитывал». А потом пришлось разбираться в неприятном деле, когда у него застрелился сын из его табельного оружия. Это была целая эпопея…

Мое чувство партийной дисциплины побуждало меня по-прежнему оставаться в Киеве. Первоначальный оптимизм и надежда на возвращение в столицу с годами уменьшались. Если сначала я верил в падение Брежнева и надеялся на новый ход в «большую политику», то позже готов был вернуться в Москву и без всякой серьезной должности в перспективе.

А Брежнев тем временем продолжал всюду расставлять своих людей, убирать неугодных и строптивых. Он был великий артист. Умел носить театральную маску на лице. За годы работы в Киеве я встречался с ним еще несколько раз, и всегда он вел себя на людях так, словно мы были лучшими друзьями.

— А ты никак поседел, — говорил он мне при встрече, которой суждено было стать последней.

— Еще бы! — отвечал я. — После всего того, что произошло, я рад, что у меня на голове остались хотя бы седые волосы.

— Это почему так? — удивлялся он. — Ты плохо себя чувствуешь? — продолжал притворяться генеральный секретарь.

— Не могу дождаться, когда все кончится.

Посмотрел на меня внимательно, видимо, не понял, что я имею в виду.