Павел Загребельный - Я, Богдан (Исповедь во славе)

Король велел скорее разрушить мосты, чтобы не дать возможности соединиться казацкой и татарской силе, но и того войска, которое у меня было на этой стороне, хватило, чтобы целый день рубить шляхту как капусту. Трижды отступало панство под нашими тяжелыми ударами, их начальники угрозами и мольбами возвращали жолнеров обратно, некоторые шляхтичи бились, аки львы, шляхтич Ковальский, которому поручено было нести хоругвь Львовской земли, потерял правую руку, но не отступил, взял хоругвь в левую руку и звал за собой товарищей. Когда у него была отрублена и левая рука, он лег на знамя и так умер. Казаки встали над ним, сняли шапки, и не один из них позавидовал такой смерти. Ян Казимир выслал парламентера, который кричал казакам, что король поставит гетманом Забудского вместо мятежного и безбожного Хмельницкого, за голову которого назначает десять тысяч червонных. Это только еще больше разъярило казачество.

- Можем быть непослушными, но разве же продавали кого-нибудь? - кричали казаки.

- Отплатим за такое оскорбление!

- Потопом пойдем на шляхту!

Удар по королевскому войску был таким страшным, что шляхта кинулась наутек. Сам Ян Казимир, потеряв шапку, метался среди беглецов на коне, кричал: "Панове! Не покидайте меня! Не губите отчизну!" Его никто не слушал. Он хватал за уздечки коней, поднимал брошенные на землю знамена и пытался давать в руки то одному, то другому, грозил заколоть первого, кто покажет спину врагу, - его никто не боялся. Тучи стрел летали вокруг короля, но ни одна его не задевала, только это произвело впечатление, но не на шляхту, а на немецких наемников, которые вышли наперед и немного задержали наше наступление, так что до сумерек королю удалось удержаться и, сковав цепями возы, устроить кое-какой табор. Тогда я не придал значения этим стрелам, летавшим вокруг королевской головы, не задевая ее, когда же спохватился, то уже было поздно.

Да и почему бы я должен был придавать значение каким-то там приметам злым или загадочным? Ян Казимир был в моих руках, жалкие остатки его войска были окружены еще плотнее, чем полки региментарей под Збаражем, его величество должен был пережить последнюю ночь своего владычествования над казачеством и, убедившись, что спасения нет, завтра наутро сдаться на милость простому казаку Хмельницкому и признать перед всем миром рождение новой силы - непоколебимой, могучей, непокорной - силы казацкой. Ян Казимир казался мне теперь уже и не королем, а этаким короликом, тщеславие переполняло меня, тщеславие и погубило меня под Зборовом, собственно еще под Збаражем, когда я неразумно разделил свое войско и двинулся сюда лишь с отборной конницей, тогда как хан повел за мной всю свою орду. Знал ли об этом Оссолинский, который ночью, в королевском шатре, среди отчаяния и упадка духа, когда уже всем магнатам казалось, что нет никакого спасения, подал мысль о попытке отколоть татар от казаков. Никто в это не поверил, не поверил и король, однако ухватился за спасительную мысль своего хитрого канцлера и в дикой поспешности, брызгая чернилами, перечеркивая слова, не дописывая предложений, принялся составлять письмо к хану и ко мне. К хану писал - какое глумление! - под диктандо Оссолинского: "Ян Казимир желает здоровья крымскому хану. Твое ханское величество вельми обязано брату моему, светлейшему и могущественному, бывшему королю польскому, который благосклонно обращался с тобою, невредимо сохранил и даровал свободу; благодаря ему получил ты царство свое. А поэтому мы удивляемся, что, придя для укрощения раздора в державе нашей, застаем тебя подручным нашего мятежника, с поднятым на наше войско оружием. Надеемся, что бог не благословит такого дела. И все же, напоминая тебе о ласке брата нашего Владислава IV, предлагаем тебе дружбу нашу и желаем, чтобы она процветала обоюдно. Казаки всегда были тебе врагами, и хотя теперь прикидываются друзьями, но, укрепившись в силе, на вас же, своих побратимов, повернут оружие, как волчата, достигнув возраста, съедают козу, вскормившую их".

Еще писал король, что вельми сожалеет в связи с неуплатой хану упоминков и обещает уплатить все скопившееся за прошлые годы и в дальнейшем быть щедрым к крымскому владетелю.

В коронных книгах, куда вносились все королевские письма, об упоминках не будет ни слова. В книги вписано письмо совершенно иное, выправленное рукой самого Оссолинского, чтобы уменьшить королевский позор. В коронных книгах письмо больше укоряет, чем поощряет, на самом же деле - больше поощряло, чем укоряло.