Павел Загребельный - Я, Богдан (Исповедь во славе)

- Для горения сердец я сыграл бы им на кобзе и спел какую-нибудь свою песню. Хотя бы вот эту:

Ой, бiда, бiда чайцi-небозi,

Що вивела дiтки при битiй дорозi.

Киги! Киги! - злетiвши вгору.

Прийшлось втопитись в Чорному морю!

Жито поспiло - приспiло дiло,

Йдуть женцi жати, дiток забирати.

Киги! Киги! - злетiвши вгору.

Прийшлось втопитись в Чорному морю.

Ой дiти, дiти! Де вас подiти?

Чи менi втопитись? Чи з горя убитись?

Киги! Киги! - злетiвши вгору.

Прийшлось втопитись в Чорному морю!

I кулик чайку взяв за чубайку.

Чайка кигиче: згинь ти, куличе!

Киги! Киги! - злетiвши вгору.

Прийшлось втопитись в Чорному морю.

А бугай: бугу! - Гне чайку в дугу:

- Не кричи, чайко, бо буде тяжко,

- Киги! Киги! - злетiвши вгору.

Прийшлось втопитись в Чорному морю.

- Як не кричати, як не лiтати?

Дiтки маленькi, а я їх мати!

- Киги! Киги! - злетiвши вгору.

Прийшлось втопитись в Чорному морю.

Вот так, пане Самийло, и наша Украина. С одной стороны король, с другой султан, а с третьей - разве что Черное море.

- Король же тебе дружбу предлагает, слышал я.

- Гей, брате Самийло! Знаем мы с тобой греческих богов, римских императоров, все созвездия на небе и ветры в степях, да и всех королей знаем! Как сказал когда-то Курций: квос вицерис каве амикос тиби эссе кредас - берегись дружбы побежденных тобою. Война будет! Снова война и насилие!

- Никакое насилие не ослабляет истины, а только служит ее возвышению.

- Душа утомляется от насилия - народ и земля утомляются. Дружбы жду со стороны четвертой, о которой и вспомнить боюсь. Жду и никак не дождусь, может, потому так и встревожен.

- Вот я и хотел сказать тебе, что едет посол к тебе от московского царя, - молвил Самийло.

- И ты молчал всю ночь!

- Не решился прерывать твоей речи вельми занятной и поучительной даже для духа.

- За такую весть обнять бы тебя, как брата, Самийло!

- Разве можно обнять дух? - сказал он горько и исчез, а на дворе заржали кони и запылали факелы.

Прибыли Выговский и сын Тимош с вестью, что в Чигирин едет посол царя московского Унковский с письмами и подарками.

32

Душа моя встрепенулась. Весть из Москвы! Весть благая и добрая - или же злая?

Пан Иван по обыкновению своему занудливо начал пичкать меня всякой мелочью, приберегая самое главное в конец, но тут прервал его мой Тимко, невоздержанный на язык.

- Гей, пане писарь, - крикнул он, - не дури голову гетману, а говори дело! Посол московский направляется в Чигирин! Уже за Днепром. В Переяславе. Встречать надо или как, батько гетман?

Я знал и не знал про посла - не мог же сказать, что дух Самийла извещает меня обо всем, поэтому промолчал и взглянул на своего генерального писаря. Он снова начал было о Подолии и о шляхте и о том, что сам канцлер Оссолинский обещает мне мир без битвы и победу без опасностей, но тут снова наступил на него Тимош, отстраняя своей тяжелой рукой короткие руки писарские, удивляясь и возмущаясь разом упрямству пана Ивана, крикнул:

- Да ты про пана посла молви, пане писарь! Слышишь ли? Встречать надо или как? Я и сам могу поехать к Днепру.

Все родное всегда чуточку нахальное. Это неизбежно. Может, так и надо. По крайней мере на этот раз я был благодарен Тимку, что он спас меня от занудливости Выговского, перед которой даже я часто был беспомощен.

- Встречать посла будешь под Чигирином. Сопровождать же его должен сам полковник переяславский. Я еще неделю пробуду в Субботове.

- Не все еще сказал тебе, батько, - молвил Тимко, хитро щурясь. - Не затоскуешь здесь, в Субботове.

- Что там у тебя?

- Этого уже пан писарь не сказал бы, наверное, никогда.

- Не дури, Тимош.

- Да что! Пани Раина едет сюда вместе с пани писаревой.

Я взглянул на Выговского. Тот опустил глаза.

- Позвал жену к себе.

- Никто не упрекнет тебя, пан Иван.

- Подружилась она с пани Раиной.

- Вот и хорошо.

- Подружились они и еще с кем-то, батько! - захохотал Тимко. Зачаровал их этот недомерок зегармистр! Привезут его к тебе, гетман, чтобы и ты тешился его речами.

Я уже и забыл об этом зегармистре, только теперь вспомнил, но, вспомнив, снова забыл, а мне напоминали так назойливо и так не вовремя.

Матрона обрадовалась, услышав о прибытии пани Раины, а во мне эта радость отозвалась тяжкой обидой. Хотел сказать ей: чему радуешься? Теперь смогу обнимать тебя лишь взглядами. Закончилось наше одиночество благословенное.

Не сказал ничего, только погладил ее плечо худенькое.

Хочешь сделать все для людей, жить с ними и среди них - и изо всех сил жаждешь одиночества. Как согласовать это? И можно ли согласовать?