Павел Загребельный - Южный комфорт

- Я знаю, - кивнул Твердохлеб.

- У меня именно такая. У вас какой резус?

- Не интересовался. Не было нужды. Но, должно быть, обезьяний, потому что никогда не давал взяток и не имею намерения давать.

- Ор-ригинально! - попытался засмеяться доктор. - Резус и взятка! У вас довольно неожиданный ход мыслей.

- А у вас? Сперва дать Кострице деньги, как коллега коллеге, а потом написать на него в прокуратуру. Тоже как коллега на коллегу?

- Но ведь моя жена умерла! Вы понимаете, что это такое - умирает самый близкий человек!

- Глубоко вам сочувствую. В ее смерти виновен профессор Кострица?

- Я не говорю этого. Был действительно очень тяжелый случай. Может, безнадежный. Но Кострица иногда делает вещи невозможные. Должен был сделать и здесь. Но не сделал. Не сумел. Не умеешь - не обещай. Его перехвалили, а я поверил. Дутый авторитет. Я презираю таких людей. Их нужно ставить на место. Сам я привык делать свое дело безупречно. Даже не на пределе человеческих возможностей, а за пределами. Вы меня понимаете?

- Вполне. Но поймите и меня.

- Я готов отвечать даже перед Организацией Объединенных Наций! После того как умерла моя жена, я готов на все! Ни надежд, ни страхов. Но я свалю этого божка, этого идола! Первобытные народы были предусмотрительны и делали своих божков из глины, чтобы иметь возможность разбивать их, когда те не оправдывали их надежд. Мы же увлеклись только твердыми материалами: бронза, мрамор, гранит. Но если бы этот Кострица был даже из космического сплава, я...

- Хорошо. Возвратимся к нашим баранам. Давайте надлежаще все оформим. Вы дадите подписку о том, что вас предупредили об ответственности за ложные факты.

- Только никаких подписок!

- Тогда - никакой проверки.

- Увидим-увидим. Я все написал в заявлении и больше писать не имею намерения. А ваша обязанность...

- Но ведь формальности...

- Тогда будьте последовательны. Вызывайте меня снова официальной повесткой, которую со временем вы тоже приобщите к делу.

- Я хотел сберечь ваше время и ваше...

- А вы не берегите. Не берегите! - Масляк поднялся и посмотрел на Твердохлеба уже откровенно враждебно. - Исполняйте свой долг так, как выполняю его я.

- Благодарю за совет, - поднялся и Твердохлеб. - До свидания.

- До встречи.

Не нравилась ему эта история, ох, не нравилась!

Вызывать профессора Кострицу в прокуратуру у него не было ни оснований, ни охоты. С невероятными трудностями удалось поймать профессора по телефону. Днем и ночью на звонки домой, на кафедру и в клинику ответ был стандартный: "Профессор на родах!" Кострица гудел Твердохлебу над ухом, как большой и сытый жук, успокоительно и самовлюбленно.

- Есть ли у меня время встретиться с таким уважаемым товарищем? - гудел Кострица. - А где его взять, это добро, спрашиваю я вас? Какая инстанция способна увеличить мой бюджет времени? На мне клиника, на мне кафедра в институте, на мне консультации по всему Киеву и по всей республике, на мне труднейшие и самые безнадежные случаи, и все криком кричат - дай ему живьем профессора Кострицу! Уж насмотрелись старые мои глаза на горе и радости этого мира, а нужно смотреть дальше, хоть ты убейся!

- Вы не будете возражать, если я приеду в вашу клинику? - осторожно спросил Твердохлеб, прорываясь сквозь профессорское гудение.

- Не знаю, пустят ли? - самодовольно захохотал Кострица. - У меня там женщины узурпировали всю власть, стерегут клинику, как ракетную базу, а то и еще бдительнее, потому что у нас ведь не ракеты вылетают, а новые люди! Впрочем, попробуйте. Я не против. А там, возможно, и я когда-нибудь с вами перемолвлюсь словечком. Пожалуюсь, что ли. Помогать прямосудию наша обязанность. Только где оно прямо, а где криво - кто ж это знает?

Он так и сказал: "прямосудию". Обмолвился или наоборот? Вот бы такого профессора да на Нечиталюка. Но уже закрутилось так, а не иначе, и нужно распутывать самому.

Из этого телефонного разговора только и пользы, что Твердохлеб понял: Кострица "прямосудию" помогать не будет, а мешать может авторитетно и солидно, как гудел самодовольно в телефонную трубку.

Поэтому, не откладывая, сразу же поехал в профессорскую клинику.

Там действительно пришлось проваландаться полдня, пока наконец приняла его ассистентка профессора Кострицы Лариса Васильевна. Очень красивая молодая женщина. В ослепительно-белом, до хруста накрахмаленном халате, в белых наглаженных брючках, в белых туфлях, тонкие нежные руки, тонкое, как с гравюры, лицо, вся тонкая и легкая как тростинка, какие-то треугольные, словно у пантеры, неистовые глаза, в которых гнездилось нечто первобытное, эта женщина поражала своей хищной красотой; едва ты на нее глянешь, как тут же завербует в отряды своих поклонников, обожателей, вечных рабов, а Твердохлеб не имел права быть чьим бы то ни было рабом. Чтобы отогнать чары этой женщины, он сразу выложил (и, нужно сказать, весьма неуклюже) с чем пришел. То есть выложил не до конца, а только намекая, отчего вышло все еще более неуклюже, и Лариса Васильевна, выслушав его хмыканье, лишь пренебрежительно скривила резко очерченные губы.