Павел Загребельный - Первомост

Так возникает в Мостище Воевода, который называется - подобно всему тому, что на мосту и возле него, - Воевода Мостовик.

Воевода Мостовик возникает словно бы сам по себе, даже не назначенный великим князем киевским; неизвестно, был ли он здесь с первого дня завершения строительства моста, или появился вместе с первыми строителями невиданного сооружения, или прислан он несколько позже, когда по мосту уже шли и ехали, или же сам Мономах позаботился об этой должности, или возникла она во всей своей мрачной сути чуточку позже, во время сидения на Киевском столе другого князя, да и вообще трудно утверждать с определенностью, что Мостовик порожден был волей и вымыслом великого князя, - а возможно, рожден он был потребностью, необходимость была его матерью и он пришел на свет, подобно дикому зверю, который должен был пожирать покорных ланей, чрезмерно расточительно расплодившихся на земле по воле слишком доброго и беззаботного первого бога-творца.

Исключительность положения Воеводы Мостовика обусловливалась тем, что он был единственным. Он был один во всей земле, точно так же как великий князь, и точно так же на его место зарилось всегда множество охочих, как каждый из князей удельных старался засесть в Киеве. Попасть воеводой на мост просто за обыкновенные заслуги никто бы не мог, ибо людей с заслугами, даже незаурядными, было всегда много, мост же - один. Точно так же не шла здесь речь о каких-то особенностях характера, дарования, ума, о мужестве или еще о чем-то там другом, ибо с этим добром можно бы насобирать тысячи людей, а мост опять-таки был только один! Кто-то мог бы подумать, что Воевода Мостовик в свое время оказал значительную услугу великому князю и тот поставил его на мост, но разве мало людей оказывает князю услуги, а чтобы на каждого из них было по мосту, так нет - мост ведь один! Тогда, быть может, сам бог своей десницей указал князю на этого человека и велел: "Ставь его на мост!" Но тут можно бы подивиться, что бог только в этом случае изволил вмешаться в земные дела, к тому же не самые важные, во что поверить трудно, в особенности же памятуя, что бог вездесущий, и всевидящий, и всезнающий, и все он слышит, но его услышать не дано никому, бог присутствует во всем одинаково, так почему он должен был делать исключение для моста, отдавая ему предпочтение, - да еще и тогда, когда мост этот не принадлежал к явлениям распространенным, а был во всей земле - один! Что же в таком случае остается? Остается крайнее предположение: что великий князь действовал подобно тому отцу, который, возвратившись с ярмарки и привезя в мешке подарки для своих многочисленных детей, засовывает руку в мешок, достает оттуда то какую-нибудь игрушку, то сладости, то украшения, то еще что-нибудь такое и вслепую дарит направо и налево, а уж вы там как хотите: хотите - ешьте, хотите - пейте, хотите играйте, хотите - меняйте! Однако Воевода вел себя отнюдь не так, чтобы можно было подумать, будто он должен быть благодарен своим вознесением лишь слепому случаю. И видом своим, и всем образом жизни, и поведением, и исполнением обязанностей он каждодневно подчеркивал значительность не только свою, но и того теперь далекого уже дня, когда назначен был Мостовиком, день тот и причина были окутаны тайной, которая с течением времени становилась все более значительной. Воевода умел надлежащим образом оценить таинственность, он всячески поддерживал ее, прикрывался ею, в ней он видел и власть свою, и неприступность, и непоколебимость, и свое вечное право быть Мостовиком. На виду у всех, на скрещении всех дорог и тропинок, всех странствий и переходов - и никто о нем ничего не знал, дело дошло уже до того, что, кажется, и сам Воевода о себе не знал ничего, не понимал, почему именно он здесь стоит, а не кто-либо другой, но тем яростнее держался за свое место, тем более жестоко подавлял малейшую попытку сопротивления себе или, упаси боже, покушения на его власть. Да и кто бы там мог покушаться на нее!

Удивительнее всего было то, что, как могло показаться, не Воевода Мостовик зависел от великого князя киевского, а князь зависел от Воеводы, потому что тот первый князь, который когда-то назначил Мостовика, уже давно умер, а другого убили, а третьего прогнали, а тот сам отрекся от престола, князья сменялись, один держался дольше, другой меньше. Воевода же стоял твердо, он являлся как бы залогом устойчивого порядка, согласно которому на Киевском столе непременно должен засесть князь, а в поле пахать ратай, а в пуще гулять ловец, а дружина стоять на страже. Существовали обычаи, которых новый князь не мог затронуть без риска нарушить непоколебимость государства, и вот к числу таких непоколебимых устоев принадлежал также и Воевода Мостовик. Ни один новый князь не трогал Воеводу Мостовика, не пытался заменить его своими близкими, как это делали князья с боярами и воеводами другими, на других должностях и положениях, объяснить это можно было бы прежде всего неопределенностью причин, которыми руководствовался тот первый князь, который назначил Мостовика сюда; князья боялись беспомощности, с которой неизбежно должны были бы столкнуться, если бы попытались решить то, чего не удавалось еще решить никому; кроме того, опять-таки получалось, что каждый великий князь на столе Киевском своим положением был обязан Воеводе Мостовику. Ведь если князь, несмотря на все раздоры и коварства, укреплялся на высоком столе, то это означало, что Воевода Мостовик не пустил через мост враждебных князю людей и, значит, сберег его; если же на высокий стол Киевский садился новый князь, то и здесь не обходилось без поддержки всемогущего Воеводы: это именно он в самую удобную минуту пропустил через мост тех, кто помог князю захватить власть. Вот и получилось, что этот человек обладал огромной властью не просто над мостом, но и... над самой властью.