Борис Башилов - Масонство и русская интеллигенция

«Исчезло даже и то наружное добродушное выражение простых веков, которое давало вид, как будто бы человек был ближе к человеку. Гордый ум девятнадцатого столетия истребил его. Диавол выступил уже без маски в мир».

Ощущение «холода в пустыне» — таково было основное впечатление Гоголя от родившей социализм и марксизм Европы.

«Всякому обществу, чтобы держаться и жить, — писал Достоевский, — надо кого-нибудь и что-нибудь уважать непременно, и, главное, всем обществом, а не то, чтобы каждому, как он хочет про себя». (Дневник Писателя за 1876 г.) «И в Московской Руси во всех церквах молились: «Боже, утверди Боже, чтобы мы всегда едины были».

В послепетровской России, все начали молиться разным богам, кто Христу, кто Вольтеру, кто Руссо, кто Гегелю, кто Марксу. Все члены Ордена Р. И. молились своим идолам-идеям: «Мы отдадим свои жизни, но сделайте так, чтобы все русские были не едины, ибо только всеобщая рознь дарует победу нам».

Распад религиозного сознания в высших и образованных слоях общества в Николаевскую эпоху выражался в усиленном дроблении его на взаимооталкивающиеся группировки. Гоголь заметил начало того процесса, завершение которого мы видим в эмиграции». «Среди России, — пишет Гоголь в «Авторской исповеди», — я почти не увидел России. Все люди, с которыми я встречался, большею частью любили поговорить о том, что делается в Европе, а не в России. Я узнавал только то, что делается в английском клубе, да кое-что из того, что я и сам уже знал… Я заметил, что почти у всякого образовалась в голове СВОЯ СОБСТВЕННАЯ РОССИЯ, и оттого бесконечные споры».

В обществе сорванном насильственно с свойственных его духу органических путей политического, религиозного и социального развития, возможны парадоксы любого рода. Всякого рода парадоксами была богата и умственная жизнь оторвавшегося от народных традиций высшего русского общества. Одним из таких парадоксов является отношение представителей европеизировавшихся слоев крепостников к Православию. Принудив с помощью насилий, и высшее и низшее духовенство убеждать закрепощенные слои народа, что крепостнические порядки не противоречат духу учения Христа, денационализировавшиеся слои крепостников сами же стали презирать униженную официальную Церковь и ее лишенное свободы действий духовенство, пришли к «убеждению», что нет возможности соединения прогрессивных убеждений с Православием. И придя к этому дикому убеждению стали искать более «прогрессивных» форм религии в разных формах масонства, разных видах сектантства или католичества. Где угодно, и как угодно, — только не в Православии.

«Хотя я еще не стар, — писал Хомяков английскому богослову Пальмеру, — но помню время, когда в обществе оно (Православие. — Б. Б.) было предметом глумления и явного презрения. Я был воспитан в благочестивой семье и никогда не стыдился строгого соблюдения обрядов: это навлекало на меня название лицемера, то подозрение в тайной приверженности к латинской церкви: в то время НИКТО НЕ ДОПУСКАЛ ВОЗМОЖНОСТИ СОЕДИНЕНИЯ ПРОГРЕССИВНЫХ УБЕЖДЕНИЙ С ПРАВОСЛАВИЕМ» (Хомяков Соч. II, 353).

Возникновение взгляда о невозможности соединения Православия с прогрессивностью убеждений — является роковым моментом в истории развития русского образованного общества, а так же и в истории Православия. Одной из основных причин обвала русской государственности было именно то, что во времена юности Хомякова и позже, значительные круги русского образованного общества были убеждены в невозможности сочетать прогрессивные убеждения с верностью Православию. Подобный взгляд вызвал падение религиозности в высших слоях крепостников. Когда А. Хомякова с братом «привезли в Петербург, то мальчикам показалось, что их привезли в языческий город, что здесь их заставят переменить веру, и они твердо решили скорее перетерпеть мучения, но не подчиниться чужой вере».

Многие из владельцев «крещенной собственности» не шли дальше равнодушного исполнения обрядов, а некоторые просто презирали религию своих «рабов». Вера их мало чем отличалась от «веры» матери И. С.

Тургенева. Б. Зайцев пишет в «Жизни Тургенева», что мать его «считала себя верующей, но к религии относилась странно. Православие для нее какая-то мужицкая вера, на нее и, особенно, на ее служителей она смотрела свысока, вроде как на русскую литературу. Молитвы в Спасском произносились по— французски. Воспитанница читала ежедневно по главе «Imitation de Jesus Christ… (стр. 14)» …в Светлое Воскресенье 1846 года Варвара Петровна проснулась крайне раздраженная. В церкви звонили — она отлично знала, что на Пасху всегда бывает радостный звон. Но велела позвать «министра».