Марк Алданов - Земли, люди

Въ это же самое время въ Ниццѣ французскими властями былъ арестованъ Риччотти Гарибальди. Произведенный у него обыскъ выяснилъ съ совершенной несомнѣнностью фактъ, который во всемъ мірѣ произвелъ жуткую сенсацію: внукъ Джузеппе Гарибальди, грозный врагъ и обличитель фашизма, создатель и вождь «гарибальдійскихъ авангардовъ», былъ агентомъ итальянской полиціи!

Его немедленно перевезли въ Парижъ, — и, по особому приказу министра внутреннихъ дѣлъ Сарро, высадили на одной изъ пригородныхъ станцій: зная горячій итальянскій темпераментъ, власти опасались, что эмигранты-антифашисты могутъ убить на Ліонскомъ вокзалѣ человѣка, который обезчестилъ знаменитое имя дѣда. Въ кабинетѣ у г. Кіаппа Гарибальди была устроена очная ставка съ полковникомъ Масіа. Гарибальди клялся, что онъ честнѣйшій гарибальдіецъ, однако призналъ, что получилъ 400.000 лиръ отъ коменданта Ла Полла {33} 33 Говорили, будто онъ получалъ деньги и отъ другихъ учрежденій. . Выходило небольшое противорѣчіе, и г. Кіаппъ очень просилъ его разъяснить. Но создатель авангардовъ только горестно восклицалъ, что, хотя противъ него говорятъ факты, его невинность и чистота со временемъ станутъ для всѣхъ совершенно очевидными. Что до полковника Масіа, то онъ, подумавъ, пришелъ къ выводу: «Je vois qu’il у а du louche dans la conduite de Garibaldi». Это дѣлаетъ большую честь его проницательности. Полковникъ былъ честнѣйшій человѣкъ. «Се pauvre М. Масіа!» — сказалъ о немъ въ интервью Бласко Ибаньесъ {34} 34 Le Temps, 6 ноября 1926 г. .

Гарибальди и Масіа были приговорены къ 2 мѣсяцамъ тюрьмы каждый. Сидѣть въ тюрьмѣ послѣ процесса имъ не пришлось, но французское правительство предложило имъ выѣхать изъ Франціи, и, чтобы подчеркнуть огромную разницу между подсудимыми, предоставило для этого Гарибальди два дня, а полковнику Масіа и его сообщникамъ два мѣсяца. Дѣло получило, разумѣется, міровую огласку. Не было доказано, что каталонская экспедиція подготовлялась на деньги коменданта Ла Полла. Однако, у Бріана было серьезное объясненіе съ итальянскимъ посломъ. Послѣ этого объясненія итальянское агентство нѣсколько беззаботно сообщило, будто министръ и посолъ сошлись на томъ, что все дѣло представляетъ собой «une simple affaire de police». Однако, къ итальянскому сообщенію французское правительство сочло нужнымъ сдѣлать поправку, — случай довольно рѣдкій: здѣсь легко узнать твердую руку Пуанкарэ. Въ поправкѣ было сказано: «En ce qui concerne l'affaire Garibaldi, Monsieur Artistide Briand a cru devoir appeler toute l'attention du baron Romano Avezzana sur les dangers qui peuvent résulter d'opérations de police ainsi conduites» {35} 35 Le Temps, 11 ноября 1926 г. и “Survey of international affairs”, 1927 г., p. 124. .

Обстоятельства дѣла, впрочемъ, сами за себя говорили. Итальянская оріентація испанскаго правительства дальнѣйшаго развитія не получила. Король и диктаторъ вернулись къ традиціи, отвѣчавшей давнему франкофильству испанскаго общества.

Въ общемъ, за время диктатуры внѣшній престижъ Испаніи не выросъ, однако и не пострадалъ. Едва ли и республиканская Испанія будетъ пользоваться большимъ престижемъ. Хозе Ортега-и-Гассетъ, извѣстнѣйшій изъ современныхъ испанскихъ писателей, вдохновитель людей, стоящихъ теперь у власти, задолго до переворота сказалъ, что новая Испанія будетъ и негордой, и не-могущественной, и непышной: ея идеалы другіе. Не слишкомъ ее вообще и соблазняетъ это неопредѣленное понятіе престижа, такъ дорого стоившее и стоющее человѣчеству.

Свое рѣшительное пораженіе диктатура потерпѣла на другомъ фронтѣ. Это дѣлаетъ Испаніи большую честь.

Мосье де-ла Палиссъ сказалъ бы, что идея диктатуры оказалось несовмѣстимой съ идеей свободы. Только и всего. Но этого оказалось достаточно. Матеріальное благополучіе страны скорѣе выросло. Во внѣшней политикѣ не произошло ничего такого, чего Испанія могла бы стыдиться. У власти оказались люди умные и даровитые: король Альфонсъ и генералъ Примо де Ривера. Хищеній, казнокрадства, злоупотребленій было не больше, чѣмъ при другомъ политическомъ строѣ. Диктаторскую власть нельзя было упрекнуть и въ жестокости. Къ казнямъ король не прибѣгалъ: если исходить лишь изъ характера репрессій, то правленіе Примо де Ривера надо признать весьма гуманнымъ. Достаточно напомнить, что Санчесъ Герра, поднявшій вооруженное возстаніе, не только не былъ казненъ, (какъ это, вѣроятно, случилось бы во многихъ другихъ странахъ), но и не могъ пожаловаться на недостатокъ въ знакахъ вниманія со стороны властей и правительства.

Оказалось однако, что сами по себѣ личная свобода, свобода слова, свободныя учрежденія весьма дороги испанскому обществу. Настолько дороги, что диктатура, независимо отъ своихъ сильныхъ и слабыхъ сторонъ, независимо отъ достоинствъ и недостатковъ диктаторовъ, потерпѣла пораженіе въ самой своей сущности. Бернардъ Шоу говоритъ, что свобода нужна не для блага народа, а для его развлеченія. То же самое думалъ Наполеонъ. Оказалось (по крайней мѣрѣ, въ Испаніи), что люди очень дорожатъ этимъ развлеченіемъ. Неловко доказывать въ двадцатомъ вѣкѣ преимущества свободы слова и мысли. Протопопъ Аввакумъ писалъ почти триста лѣтъ тому назадъ: «Чюдо, какъ то въ познаніе не хотятъ придти? Огнемъ, да кнутомъ, да висѣлицей хотятъ вѣру утвердить! Которые то апостолы научили такъ — не знаю... Тѣ учители явны, яко шиши антихристовы, которые, приводя въ вѣру, губятъ и смерти предаютъ: по вѣрѣ своей и дѣла творятъ таковы же». Гуманная испанская диктатура ни къ огню, ни къ висѣлицѣ не прибѣгала. Но и одной цензуры оказалось достаточно, чтобы возбудить ненависть къ Альфонсу XIII почти всей испанской интеллигенціи.