Валерий Замыслов - Горький хлеб (Часть 2)

Федька долго молчал, думая, как приступить к разговору и провернуть нелегкое дельце, из-за которого он и явился.

- Прижилась ли Василиса на заимке? - наконец спросил Берсень.

- Все слава богу. Девка справная, работящая. В стряпне и рукоделии мастерица. Одно плохо - тяжко ей покуда, по родителям покойным ночами плачет. Отец у нее еще в рождество помер.

- Много горя на Руси, - вздохнул Берсень. - Одначе все минется. Девичьи слезы - что роса на всходе солнца.

- Так-то оно так, Федор. Другого боюсь. Был тут у меня на днях княжий человек. Лицом черен, а душа, чую, и того хуже. Все о Василисе да о беглых мужиках пытал. Мнится мне - вернется сюда Мамон.

- О мужиках, сказываешь, выспрашивал? - встрепенулся Федька.

- О мужиках, родимый. В вотчине сев зачался, а ниву поднимать некому. Бежит пахарь с княжьей земли. Много ли у тебя нашего брата собралось?

- Почитай, более трех десятков будет.

- С каких сел да погостов мужики?

- Отовсюду есть. А более всего из дворянских поместий в лесах укрываются. Много теперь их бродит. Одни на Дон пробиваются, другие добрых бояр ищут. А мы вот подле своих родных сел крутимся. Живем артелью, избу в лесу срубили.

- Кормитесь чем?

- Живем - не мотаем, а пустых щей не хлебаем: хоть сверчок в горшок, а все с наваром бываем, - отшутился Федька, а затем уже серьезно добавил: Худо кормимся, отец. По-разному еду добываем. Лед сошел - рыбу в бочагах да озерцах ловили. На днях сохатого забили. Да кой прок. Един день мясо жуем, а на другой - сызнова в брюхе яма.

- Отчего так?

- Теплынь в лесу. Мясо гниет. С тухлой снеди в живот черт вселяется. Мрут мужики с экого харча.

Матвей снял роевню с колен, покачал головой.

- Ну и дурни. Токмо зря зверя бьете.

- Так ведь брюхо не лукошко: под лавку не сунешь.

Берсень поднял на старика голову, а бортник тронул его за плечо, хитровато засмеялся и предложил:

- Хочешь, паря, иного мяса спробовать? Более года уже храню, а все свежец.

- Поди, врешь, старик, - недоверчиво протянул Федька.

- Ступай за мной, своими очами увидишь.

За двором, в саженях пяти от бани, стоит вековое могучее дерево с пышнозеленой развесистой кроной.

- Зришь ли дупло?

Берсень обошел кругом дерева, обшарил глазами весь ствол, но дупла не приметил.

- А вот оно где, родимый, - бортник пал на колени, раздвинул бурьян и вытащил тугой пучок высохших ветвей из обозначившегося отверстия.

- Ну и што? - пожав плечами, усмехнулся Федька.

- Суй в дупло руку, - повелел бортник.

Берсень присел на колени, запустил в дыру руку и извлек липкий золотистый ком фунта на три.

- Никак мед залежалый, - определил Федька.

- Поверху мед, а внутри лосятина, - смеясь, вымолвил бортник и отобрал у Федьки золотистый ком.

Старик вытянул из-за голенища сапога нож, соскреб с куска загустевший, словно воск, слой меда и снова протянул Федьке.

Берсень поднес лосятину к носу, нюхнул.

- Никакого смраду, един дух медвяной.

- То-то же. У меня тут в дупле пуда три хранится.

Бортник приказал старухе сварить мясо в горшке. За обедом Федька охотно поедал вкусную лосятину и приговаривал:

- Надо же. Более году лежит, а словно первачок. Обрадовал ты меня, Семеныч. Меду мы раздобудем и зверя забьем. Теперь прокормимся.

- Отчего тебе Кирьяк первейший враг? - неожиданно спросил атамана бортник.

Берсень отодвинул от себя чашку с варевом. Нахмурился, лицом стал темен.

Федьке лет под тридцать. Мужик плечистый, роста среднего, нос с горбинкой. Сухощавое лицо его обрамляла кудреватая черная борода. На атамане - армяк из крашенины, темные портки, на ногах, - крепкие веревочные чуни2.

- Помню, прошлым летом я тебе сказывал, что сам я из вотчины князя Василия Шуйского, - заговорил Берсень. Многие мужики в деревеньках шубы из овчины на княжий двор выделывают, а я лапотник. В нашем погосте сажает приказчик Кирьяк после осенней страды всех крестьян на лапти. Не сготовишь - кнутом выстегает да опосля за это четверть ржи на оброчный хлебушек накинет. Не человек, а аспид. Меня он не раз в темный подклет сажал. Цепями обвешает и самолично кнутом, собака, стегает. Это он любит, завсегда лежачих бьет. Девку Кирьяк в деревеньке схватил, а мы защищать задумали. Девку отстояли, а ночью нас в избе людишки Кирьяка повязали и в подклет свели. Утром приказчик батогами нас бил. А брательник мой не выдержал да и харкнул приказчику в морду. Кирьяк братана изувечил.

Берсень вздохнул и надолго замолчал Матрена, сердобольно охая, утирала краем платка слезы. Матвей перестал жевать, дернул старуху за рукав сарафана.