Валерий Замыслов - Горький хлеб (Часть 3)

- За мир пострадаю, Афоня. Коли что - выручайте. Большой грех на душу примаю. У самого жита нет. Может, и окажет князь милость.

...За околицей, когда совсем стемнело, гонцов провожали Исай и Акимыч. Отец благословил сына, облобызал троекратно, напутствовал:

- Удачи тебе, Иванка. Ежели князь смилостивится - пусть грамотку приказчику отпишет. Гордыню свою запрячь, я тя знаю... В Москве по сторонам не глазей. Остепенись, дело разумей. Все село тебя - ох, как ждать будет.

Акимыч протянул Иванке полтину денег, перекрестил дрожащей сухой рукой:

- Прими от селян, молодец. Сгодится в дороге. Езжайте с богом...

Ездоки спустились к реке, обогнули взгорье и сосновым перелеском стали выбираться на проезжую дорогу.

Ехали молча. В Болотникове еще не улеглось радостное волнение. Еще бы! Из всего села его гонцом к князю выбрали. Такой чести удостоили и на серьезное дело снарядили, шутка ли. Это тебе не борозду в поле прокладывать.

Но вскоре в душу закралась и тревога: князь Телятевский спесив да прижимист, не легко к нему будет подступиться. Да и Пахом не зря сказывал, что на Руси праведных бояр нет.

Дорога шла лесом. Темь непроглядная, а по небу - золотая россыпь звездная. Тихо, уныло.

У ездоков за спиной по самопалу, за кушаками - по кистеню да по ножу охотничьему. Чего в дороге не бывает!

Нагулявшиеся, сытые кони, как только вышли на дорогу, звонко заржали и сразу же понеслись вскачь.

Афоня, едва удерживаясь в седле, закричал на молодого рысака:

- Тпру-у-у, окаянный! На пень с тобой угодишь.

Болотников огрызнулся:

- А брехал, что на коне горазд сидеть. Лежал бы на полатях. С тобой и за неделю не управишься. Кину тебя в лесу, а сам поскачу.

Иванка потрепал коня за гриву, натянул поводья и взмахнул плеткой. Рысак послушно умчал наездника в темноту. А вдогонку испуганно, на весь лес пронеслось:

- Иванушка-а-а, постой, милай!

Болотников осадил коня, подождал Афоню. Шмоток начал оправдываться:

- Годков пять на лошаденку не садился. Ты не серчай, Иванка. Я обыкну...

Болотников досадно махнул рукой: послал господь наездника. Однако вскоре пришлось ехать не торопясь. Чем дальше лес, тем теснее обступали дорогу ели, цепляясь колючими лапами за вершников. Бор тянулся непроницаемой черной стеной, мрачно шумел, нагонял тоску.

Над самой головой вдруг громко и протяжно ухнул филин. Афоня ойкнул, втянул голову в плечи, погрозил в темноту кулаком:

- У-у, разбойник.

- Чудной ты мужик, Афоня. Пошто в Москву напросился? Князь у нас крут на расправу да и приказчик за самовольство не помилует.

- Наскучило мне на селе, парень. Человек я бродяжный. В белокаменной давненько не бывал. Охота по Москве пройтись, на бояр посмотреть, хлеба-соли покушать, красного звону послушать. А кнута я не боюсь, кожа у меня дубленая. Бывало, неделями на правеже2 за недоимки простаивал, батогами нещадно пороли.

- Нелегко в Москве жилось, Афоня.

- По Руси я много хаживал и всюду простолюдину худо приходится. А в Москве в ту пору особливо тяжко. Грозный царь Иван Васильевич ливонца воевал. Великую рать Русь на иноземца снарядила. А ее обуть, одеть да накормить надо. Я в те годы в вотчине князя Василия Шуйского полевал. Сбежал в Москву с голодухи. К ремесленному люду пристал, хомуты зачал выделывать. В Китай-городе в Зарядье старик к себе в избенку пустил добрая душа. На торгах стал промышлять. Думал в белокаменной в люди выбиться, драную сермягу на суконный кафтан сменить да ежедень вдосталь хлебушком накормиться. Ан нет, парень. Хрен редьки не слаще. На Москве черному люду - маята, а не жизнь. Замучили подати да пошлинные сборы. Целовальники собирают по слободам деньги кабацкие, дерут деньги ямские. Окромя того, каждый месяц выкупные деньги собирают, на людей, что в полоне у иноземца. На войско стрелецкое и деньгами и хлебушком платили.

Избенка у нас с дедом была крохотная и землицы во дворе самая малость. Пару кадок капусты да огурцов насаливали, а оброчные деньги взимали с огородишка немалые. Ох, как худо жили. В Москве я вконец отощал. Сам посуди, Иванка. В нашей слободке поначалу государевы сборщики сотню тяглецов насчитывали, а затем и трех десятков не осталось. Разбежались людишки от нужды.

А нам все это по животу било. Мастеровой люд разбежался, а с нас все едино по старой записи подати взимали, за прежние сто дворов. Откуда эких барышей наберешься?

В должниках ходил, за недоимки всего батогами испороли... Помолился на Пожаре3 у храма Василия Блаженного да и подался из стольного града. И снова зачал по матушке Руси бродяжничать, христовым именем кормиться...