Максим Трудолюбов - Люди за забором. Частное пространство, власть и собственность в России

Впрочем, некоторые последствия были, но не для крестьян. Указ привлек внимание прусского правоведа барона Августа Гакстгаузена, интересовавшегося институтом сельской общины. Гакстгаузен опубликовал благожелательную статью об указе. Русский посланник в Берлине доложил о статье министру государственных имуществ Павлу Киселеву. Министр доложил императору, а тот велел пригласить Гакстгаузена в Россию и даже выдать ему значительный грант, 1500 рублей, на исследование земельного вопроса.

Путешествие прусского правоведа было кратким и ограниченным по охвату. Он пробыл в России менее года (в 1843-м), проехал несколько тысяч километров, большую часть времени проведя в дороге. Сопровождавшему Гакстгаузена чиновнику было поручено незаметным образом «отстранять все то, что могло бы сему иностранцу подать повод к неправильным и неуместным заключениям». Везли гостя, в частности, по тем регионам, где Киселев в 1837 году провел реформу казенной деревни. Суть реформы состояла в создании вертикали ответственных за крестьян ведомств, то есть во вполне прогрессивной по тем временам бюрократизации управления, совмещенной с официальным закреплением общинного порядка землепользования и отчетности. Последствия этой реформы в основном и наблюдал Гакстгаузен [160].

Гость, впрочем, заранее знал, что хотел увидеть. У Гакстгаузена уже было готовое представление о «славянском общинном наследии», признаки которого он нашел, как он считал, в пограничных со славянскими землями сельских районах своей страны. Прусский романтик был уверен, что именно община, или крестьянский «мир», и есть главная культурная особенность славян. Ведь славяне, полагал он, сохранили – в отличие от западноевропейских народов – этот исконный «республиканский» институт. Барон был убежден, что открыл особый ментальный тип, который соответствует общине. Именно благодаря особому менталитету в общине господствует гармония, и все разногласия решаются коллективно, без обращения к суду и формальному праву, а частная собственность, социальное неравенство и прочие недостатки капиталистического общества полностью отсутствуют [161]. На основе своих изысканий и размышлений Гакстгаузен написал трехтомный труд о жизни и земельных отношениях в России, который оказал огромное влияние на внутрироссийскую дискуссию о настоящем и будущем страны.

Благодаря Гакстгаузену Александр Герцен увидел в крестьянском общинном мире «крепость, оставшуюся неприступной в веках», надежду социальной революции и обещание великого русского будущего [162]. Вскоре представление о том, что русский народ искони отвергал западный институт частной собственности на землю, стало для интеллектуальной элиты само собой разумеющимся. Таким оно было и для Льва Толстого. В 1865 году он писал в дневнике: «Всемирно-историческая задача России состоит в том, чтобы внести в мир идею общественного устройства поземельной собственности… Эта идея имеет будущность. Русская революция только на ней может быть основана» [163].

Славянофил Алексей Хомяков утверждал, что именно он первым открыл русскую общину. Хомяков и Гакстгаузен встречались, и их беседа, возможно, действительно повлияла на прусского правоведа. Но кто бы ни был первооткрывателем, и славянофилы, и Герцен, и Толстой были уверены в древности и славянском происхождении общины. Статьи либерала Бориса Чичерина, уверявшего современников в том, что община представляла собой институт фискального управления, являющийся, к тому же, сравнительно поздним имперским нововведением, не помешали укреплению возвышенного мифа о русской общинности [164].

В действительности общинность – не национальное, не романтическое, а вполне общечеловеческое и во всех смыслах приземленное явление. Нет никаких сомнений в том, что практика периодического передела земельных наделов, как и практика совместного управления общей собственностью, существовала и существует в аграрных обществах всего мира. Антропологи предполагают, что в коллективах охотников-собирателей, где во многом и сформировалась человеческая природа, умеренные формы перераспределения давали группе преимущество перед другими группами, в которых перераспределения не было [165].

Коллективные формы организации в аграрных обществах – это проявления того, что антрополог Джеймс Скотт называет «этикой выживания» (subsistence ethic). Для крестьянина неурожай есть прямая угроза его жизни. Один из способов справляться с рисками неурожаев – делить риски поровну. Так в крестьянском сообществе формируются отношения, которые позволяют выжить в трудные времена.