Максим Трудолюбов - Люди за забором. Частное пространство, власть и собственность в России

Покинув уральские владения купцов Строгановых, казаки под командой Ермака несколько месяцев шли вверх по рекам, перебирались волоком от реки к реке, зимовали, снова шли по рекам и только летом вступили в стычки с сибирскими татарами. После череды побед над ханом Кучумом, осенью 1582 года Ермак вступил в город Сибирь (Кашлык) и стал принимать местных племенных вождей, приходивших к нему с дарами – рыбой и пушниной. Вожди приносили присягу, обещая раз в год платить оговоренную подать, ясак. В ответ новый «хан» обещал защищать население от старого хана – так сибирские жители становились подданными русского царя.

И долгий путь, и сражения, и установление отношений подчинения с местным населением – все это похоже на страницу из хрестоматии по колониальной истории. Эрнан Кортес, отправившийся в Мексику и подчинивший ацтеков испанской короне за 60 лет до сибирского похода Ермака, действовал примерно так же, хотя и более жестоко. Эти истории сопоставимы. Представление о России как о колониальной державе – не экзотика. Эта тема была настолько же широко распространена в исторической дискуссии 100 лет назад, насколько мало обсуждается сегодня, полагает Александр Эткинд, посвятивший развитию колониального подхода к нашей истории книгу «Внутренняя колонизация» [105].

Речь не только об освоении русскими отдаленных восточных территорий, а об истории страны в целом. И Сергей Соловьев определял ранний период русской истории как колонизационный: «То была обширная, девственная страна, ожидавшая населения, ожидавшая истории: отсюда древняя русская история есть история страны, которая колонизуется… Но рассматриваемая нами страна не была колония, удаленная океанами от метрополии: в ней самой находилось средоточие государственной жизни; государственные потребности увеличивались, государственные отправления осложнялись все более и более, а между тем страна не лишилась характера страны колонизующейся» [106].

Вроде бы колонизация – это морские путешествия на край света, столкновения с конкурентами и торговля с туземцами. Наземную империю почему-то трудно представить себе колониальной, хотя до появления железных дорог передвигаться на большие расстояния по суше было труднее, чем морем. Путь из Москвы в Восточную Сибирь был не легче, а возможно, и труднее, чем из Испании на Кубу.

Доставить груз из Архангельска в Лондон морем было дешевле и проще, чем из Архангельска в Москву по суше. В Крымскую войну российские власти, к своему ужасу, убедились, что войска и вооружения в Севастополь быстрее перебросить из Гибралтара, чем из-под Москвы. В начале XIX века снабжение русских баз на Аляске кругосветным морским путем обходилось в четыре раза дешевле, чем путем сухопутным. Технически и психологически Индия была ближе к Лондону, чем многие российские территории – к Петербургу [107].

Оторванность колоний от центра была свойственна русской колонизации, как и всякой другой. Ее особенность состояла скорее в том, что субъект и объект колонизации у нас не были отделены друг от друга с такой очевидностью, как во многих иных случаях. Не было в России вооруженных пришельцев из-за океана, хотя покоренное местное население безусловно существовало. Не было «белого человека» в пробковом шлеме и порабощенного «темнокожего», хотя были присоединенные к империи огромные пространства.

Расширение и освоение страны продолжалось вплоть до крушения империи. Колонисты, приглашенные из Европы, заполняли пустоты на карте. Русские крестьяне перевозились сотнями и тысячами за тысячи верст на новые земли. Российская колонизация вполне уникальна, но в ее истории немало параллелей с освоением Северной и Южной Америки, Западной Австралии и некоторых регионов Африки.

Тем, чем было золото в Южной Америке, специи в Азии или рабы в Африке, в нашем случае была пушнина. На север и восток Евразии русские продвигались в поисках наилучшей охоты. Мех был первым сырьевым товаром, благодаря которому росла и расширялась страна, впоследствии ставшая Россией. Это была и валюта, и валютный товар: мехами собирали и платили дань, в обмен на меха до открытия собственных запасов драгоценных металлов русские князья получали серебро для чеканки монеты.

За два года походов по сибирским рекам Ермак отправил в Москву 2400 соболей, 800 шкур черной лисы и 2 тысячи бобровых шкур. Это, конечно, не золото ацтеков, но значительное богатство, учитывая, что все пушные поступления казны в период чуть более поздний, чем описываемый, оценивались примерно в 50 тысяч шкур в год. По разным подсчетам, доходы от продажи пушнины составляли от 10 до 25 % валового дохода Московского государства XVI–XVII веков [108].