Алексей Шляхторов - Как Русь стала Сверх-Державой. «Неправильная Империя»

Одним из первых деяний республики было принятие нескольких законов, которые способствовали колонизации обширных и малонаселенных северных мексиканских штатов, чтобы таким образом избежать дальнейших территориальных потерь.

Аннексированные территории населяли примерно 1000 мексиканских семей в Калифорнии и 7000 семей в Нью-Мехико. Некоторые вернулись обратно в Мексику, а подавляющее большинство остались и стали гражданами США. Таким образом, мы видим, что, несмотря на превосходство в вооружении, богатстве, численности войск и населения, Америка захватили те области Мексики, в которых американское население, как и в Техасе, превосходило крайне малочисленные мексиканские поселения. У Мексики просто не доходили руки до освоения тех земель. Но вот сама Мексика оказалась Америке не по зубам. Ни в XIX, ни в начале XX века. И в то же время надо отметить, что все-таки в отношении индейцев янки оказались несравненно более жестокими, чем испанцы, фактически не считая их за людей.

Оно уже, пожалуй, отчасти сделано. Поэтому точно можно сделать вывод: феноменальная устойчивость России, позволявшая и постоянно вести войны в Европе – разбив 4 сильнейшие армии агрессоров: Карла Шведского, Фридриха Великого, Наполеона и Гитлера, – и еще и колонизацию огромных размеров земель провести, эта устойчивость кроется просто в евразийском опыте человеческого отношения к людям.

Как известно, выражение «Россия – тюрьма народов» восходит к сочинению заезжего французского литератора маркиза А. де Кюстина «Россия в 1839 году». Выражение было явно заказным на фоне очередного нарастания противоречий в «пресловутом и вечном восточном вопросе» между Россией – с одной стороны, и Англией, Францией, Австрией, то есть Европой, – с другой; по общему мнению, оно было весьма далеко от объективности, но стало популярным у всякого толка революционеров. Ревностные приверженцы этой формулы никогда не отличались глубиной проникновения в тот материал, которым пытались оперировать. Нынешние ее адепты в своих суждениях не только поверхностны, но и крайне тенденциозны, демонстрируют плохое знание конкретно-исторического материала и руководствуются в основном эмоциями.

Знаменательно, что к «национальной» проблематике обращаются не только те исследователи, которые ее давно разрабатывали, но и многие ученые, ранее изучавшие совсем другие проблемы и потому имеющие возможность взглянуть на национальную политику Российской империи свежим, «незамыленным, шараповским» взглядом. По мнению Цимбаева, «стержнем российской политики в отношении присоединяемых народов была не национальная, а социальная ассимиляция, когда местные правящие верхи не уничтожались, не изгонялись, не лишались своего привилегированного положения… а включались в состав господствующих в России сословий, сохраняя, как правило, свою веру, свои особые права и преимущества… Вплоть до второй половины XIX века социальная ассимиляция верхних слоев покоряемых и присоединяемых племен и народов служила той твердой основой, на которой строилась российская политика постоянной территориальной экспансии. Успех этой политики не был, конечно, повсеместно одинаков… Но в целом российское правительство могло быть уверено не только в своей военной силе и дипломатическом искусстве, что позволяли подчинять народы, но и в своем административном умении держать их лояльными. После вхождения в состав России местная знать, сделавшись незаменимой частью правящей системы, без долгих колебаний отдавала свои знания, опыт и авторитет делу укрепления Российского государства».

В. В. Трепавлов, известный специалист по истории межнациональных отношений, приходит к аналогичным выводам. Он подчеркивает, что в России «одним из главных принципов имперской государственности была надэтничность, предполагавшая верность престолу вне зависимости от языка и вероисповедания». При этом «сам процесс формирования российского дворянства представлял собой постепенное интегрирование различных по происхождению людей и семей в единую аристократическую корпорацию… Российское дворянство, – пишет Трепавлов, – оказалось этнически открытым сословием, и на место в его рядах мог в принципе рассчитывать любой представитель нерусской элиты».

Той же точки зрения придерживается и Вахтанг Чкуасели, директор Института прокризисных исследований, и обращает особое внимание на то, что возможность делать карьеру на российской государственной службе элита присоединенных народов могла независимо от того, какой характер носило это присоединение – добровольный или через завоевание.