Сергей Нечаев - Нравы Мальмезонского дворца

Собственно, Наполеон догадывался о проделках Жозефины и раньше. Вся его родня, начиная с матери и кончая самой младшей сестрой и невесткой, не исключая даже и Жерома, постарались, чтобы Наполеон узнал в мельчайших подробностях о жизни его жены в Париже. Но больше всех постарался Жюно.

Различные авторы излагают суть произошедшего по-разному, путаясь при этом в хронологии и деталях.

Жак Бенуа-Мешэн:

«Тем временем, Жюно получил письмо от своей семьи, в котором говорилось о том, что Жозефина открыто обманывает своего мужа, а весь Париж над этим потешается. Возмущенный, даже не представляющий той ярости, которую он спровоцирует, Жюно показал это письмо Бонапарту. Тот же был этим потрясен».

Рональд Делдерфилд:

«Его (Наполеона. – С.Н. ) вера в собственную звезду и свои таланты сохранилась, но личная гордость и вера в счастливую семейную жизнь получили что-то вроде смертельного удара, когда адъютант Жюно как-то утром попросил у него частной аудиенции и вручил письмо, которое не сумели перехватить английские дредноуты. В письме содержался подробный отчет о бесстыдной связи Жозефины с Ипполитом Шарлем. Жюно, вероятно, делал это скрепя сердце. Этих мужчин связывали не только служебные отношения как главнокомандующего и его подчиненного. Они также были уже в течение пяти лет друзьями… Верность Жюно Наполеону (он всю жизнь обожал его) оказалась настолько непоколебимой, что не позволила ему сжечь письмо, умолчав о его содержании».

Ярость Наполеона была беспредельной. Он осыпал страшной бранью имя, бывшее еще вчера ему таким дорогим:

– Женщины! Жозефина! А я в шестистах милях расстояния от нее… Как она могла меня обмануть! Ну, берегитесь! Я уничтожу весь этот выводок молокососов и франтов… А с ней я разведусь… Да, разведусь! Устрою публичный, скандальный развод!

После этого Наполеон обрушился на своего секретаря Бурьенна:

– Если бы ты меня любил, то ты уведомил бы меня обо всем, что я теперь узнал от Жюно: вот истинный друг!

Гертруда Кирхейзен пишет:

«Жюно, несомненно, рассказал больше, чем он знал, а Наполеон был легковерен да к тому же не имел уже прежнего доверия к Жозефине. Впрочем, это были последние вспышки той страсти, которая в своей силе и стойкости не угасла бы никогда, если бы она нашла больше пищи на том очаге, где она зажглась».

Бурьенн начал осторожно успокаивать главнокомандующего. Возможно, он сказал ему, что подозрения Жюно были слишком преувеличены, и, чтобы сменить тему, заговорил о славе Бонапарта.

Но в ответ Наполеон насупил брови.

– Моя слава! – воскликнул он. – О! Не знаю, что бы я отдал за то, чтобы все, что я услышал от Жюно, оказалось неправдой, настолько я люблю эту женщину!

Позднее Бурьенн напишет в своих «Мемуарах»:

«Я увидел, что Жюно дозволил себе предосудительную нескромность с генералом и что если госпожа Бонапарт действительно была в чем-то виновата, то он слишком преувеличил вину ее».

Бурьенн якобы сразу нашел поведение Жюно предосудительным, нескромным, достойным порицания и даже глупым. Но интересно, что давал эти «смелые» и «объективные» оценки Бурьенн не по свежим следам, а спустя тридцать лет после описываемых событий и после смерти Жюно и Бонапарта – главных действующих лиц, способных что-либо уточнить или опровергнуть. К тому же у Бурьенна были все, в том числе и очень личные, основания ненавидеть чрезмерно правдивого и преданного Бонапарту Жюно.

Но оставим личные мотивы Бурьенна, не о нем сейчас идет речь. Очевидно, что несколько позже Наполеон взял себя в руки и ни с кем не говорил на эту тему. Жюно, впрочем, его откровения дорого обошлись.

Простодушный, желавший сделать все как лучше, Жюно не учел того, что рассказать другу о неверности его жены – отнюдь не самый удачный способ укрепления дружеской привязанности. Подобная «доброжелательность» опасна еще и потому, что она наносит удар по гордыне, задевает чувство собственной значимости и вызывает обиду и желание нанести ответный удар. Особенно у корсиканца.

Петь дифирамбы подруге друга – это вопрос склонности. Но петь дифирамбы его жене – это уже вопрос необходимости, больше того, личной безопасности. Бедный Жюно и предположить не мог, что в дружбе, как и во многом другом, нужна не откровенность, а дипломатия.

А может быть, Жюно просто думал, что объявление этой новости подтолкнет Бонапарта ускорить свое возвращение во Францию?

Эту последнюю версию категорически отвергает Сильвен Дюбьеф: