Владимир Зензинов - Пережитое

Через пять или шесть дней я начал чувствовать слабость. Голод как-то притупился. Все начинало становиться безразличным.

На седьмой день меня вызвали к прокурору. Молодой прокурор ледяным тоном спрашивал: "Какие вы имеете заявления? Чем вы недовольны? Почему вы отказываетесь принимать пищу?" Я чувствовал слабость во всем теле, головокружение, мне противно было говорить этому господину, этому сытому мальчишке, о причинах голодовки, потому что я сам в душе был против нее, но я не мог разойтись с товарищами - и послушно, как заученный урок, повторял:

"Мы требуем ускорения следствия... мы требуем общих прогулок"... Это было унизительно.

Как я этого прокурора ненавидел!

Голодовка через семь дней кончилась. Постепенно многие из тех, кто особенно горячился, начали принимать обеды. Надзиратели со злорадством рассказывали, что заключенный, камера номер такой-то, начал есть, за ним другой, третий. И это была правда - надзиратель показывал пустые миски. Голодовка была сорвана и провалилась - мы, разумеется, ничего не добились.

В марте (1907 г.) я имел несколько свиданий с отцом, приезжавшим из Москвы. Мать не могла приехать, она была больна. Наши свидания с отцом (их было два) продолжались каждое по восемь (восемь!) минут. Они происходили в одной из свободных одиночных камер в нижнем этаже "Крестов" в присутствии жандармского офицера, который сидел тут же за столом - между отцом и мною - и следил за каждым сказанным словом, за каждым нашим движением. После свидания меня каждый раз обыскивали, чтобы убедиться, не передал ли мне что-нибудь потихоньку отец. Несколько раз офицер останавливал отца. Так, когда отец сообщил мне, что был в Департаменте полиции, чтобы узнать о том, в каком положении мое дело и что мне предстоит, жандарм оборвал его и резко заметил, что о ходе следствия по моему делу мне ничего говорить нельзя.

Но всё же отец успел передать мне слова следователя: "Ваш сын, вероятно, получит административную ссылку - для суда нет достаточных улик. Но не думайте, что он такая невинная овечка - он просто умел ловко прятать концы в воду. Мы о нем всё знаем".

Еще бы им было не знать, когда у них был Азеф, с которым вместе мы обсуждали и устраивали все наши террористические предприятия! Но они не могли тогда полученными от Азефа сведениями пользоваться - этим они бы разоблачили его провокаторскую роль. Он был разоблачен и его имя опубликовано лишь через два года.

Когда отец пришел ко мне на второе свидание, я сразу заметил, что он был чем-то сильно взволнован. Когда он волновался, у него была странная привычка часто и громко шмыгать носом. Наконец, он мне сказал: "Я опять был в Департаменте полиции и хлопотал там о том, чтобы тебе заменили ссылку в Сибирь высылкой заграницу. Мне сказали, что согласны сделать эту замену, если ты сам напишешь об этом прошение министру внутренних дел".

- Так вот в чем дело! Просить министра о милости, о снисхождении?! Я молчал. Отец, конечно, хорошо понимал мои чувства и пустил в ход последнюю карту, которая была в его распоряжении. "Ты знаешь, что мать больна. Врачи сказали, что малейшее волнение для нее может оказаться роковым. Неужели ты не можешь сделать этого для матери?" - На его глазах выступили слезы. Я почувствовал слезы и у себя.

- "Нет, - твердо сказал я. - Я не могу этого сделать". - Мне не легко было сказать эти слова. Но - чтобы его утешить и успокоить, я шутя добавил: "Меня сошлют в Сибирь, вероятно, очень далеко - куда-нибудь к черту на кулички. А оттуда недалеко до Японии. Когда вы получите из Японии телеграмму с одним словом "Б а н з а й" и без подписи, вы будете знать, что я на свободе". Это была шутка. Присутствовавший при нашем свидании жандармский офицер тоже, вероятно, так к этому отнесся, потому что в наш разговор не вмешался. Мы расстались с отцом в слезах, крепко на прощание обнявшись.

Кто мог предположить, что моя шутка превратится в действительность? Всего лишь через семь месяцев отец и в самом деле получил от меня из Японии телеграмму с одним лишь словом:

"Б а н з а й".

13. ПО ЭТАПУ. - АЛЕКСАНДРОВСКАЯ ТЮРЬМА

В апреле (1907 года) мне в тюрьме официально объявили, что я высылаюсь этапным порядком в Восточную Сибирь сроком на пять лет в административном порядке, т. е. без суда. Бумагу об этом я подписать, как обычно я поступал по отношению ко всем официальным бумагам, отказался, но принять к сведению это постановление Особого Совещания четырех министров, конечно, был вынужден.

Надо знать, что представляло тогда из себя это передвижение "по этапу". Время от времени по так называемым "пересыльным тюрьмам" собирали партии арестантов, предназначенных к пересылке из одного города в другой - и особенно к пересылке в Сибирь. Здесь были самые разнообразные люди. Каторжане в цепях, назначенные для отбывания каторги в одной из страшных сибирских тюрем Забайкалья, бродяги, не помнящие родства (среди них большинство состояло из беглых каторжан, личность которых не могли установить - им обычно давали четыре года каторжных работ), подследственные, которые шли на суд в одну из провинциальных тюрем - по месту совершения преступления, сосланные, как я, в административном порядке в Сибирь - уголовные и политические, мужчины и женщины и даже дети, вплоть до грудных, родившихся уже в тюрьме.