Сергей Бабурин - Страж нации. От расстрела парламента – до невооруженного восстания РГТЭУ

Я посмотрел на них как на чумных:

— Вы, коллеги, о чем? Вы что, не понимаете, что происходит государственный переворот, а я противник того, кто его осуществляет?

— Сергей Николаевич, законных оснований для вашего здесь нахождения нет.

— Нет, нет, я не прошу вас вернуть меня назад в камеру! Но просто как человек ответственный, хочу предупредить, что у вас могут быть неприятности в случае моего освобождения.

— Повторяем, законных оснований держать вас здесь, у нас нет.

Оставалось поблагодарить за четкое соблюдение закона и выполнение своего служебного долга.

Учитывая, что уже наступил комендантский час, нас развезли по домам милицейскими машинами. Мы ехали в одном уазике с Седых-Бондаренко и Комисаровым. Прощались тревожно — будущее было неопределенным.

Конечно, дома встретили улыбками и слезами. Порадовало, что семья не была брошена — тут стояла большая сумка с продуктами, принесенная заботливыми Светланой Федоровной и Валерием Николаевичем Ганичевыми, там — привезенный из-под Пензы мешок картошки… Кто-то помог деньгами, кто-то помощью в житейских нуждах — дети-то еще маленькие (9, 3 и 1,5 года).

Зашли справиться о здоровье соседи по подъезду — А.А. Пономарев и И.П. Рыбкин, выбравшиеся из горевшего парламента более успешно.

На другой день стало известно, что через полтора часа после моего освобождения на Петровку, 38 пришел приказ Бабурина не освобождать. У людей, меня освободивших, действительно начались неприятности по службе.

Б. Ельцин был разъярен тем, что я оказался жив и на свободе.

Много позже, перестав быть Генеральным прокурором Российской Федерации, А.И. Казанник расскажет, что Б. Ельцин звонил ему первые дни ежедневно с вопросом, почему Бабурин не арестован. А тут еще перепуганный командующий 14-й российской армией в Приднестровье генерал А.И. Лебедь дал пресс-конференцию в Тирасполе. Все сентябрьские дни он болтался как дерьмо в проруби между Руцким и Грачевым, заверяя и того, и другого в своей поддержке, выжидая, кто победит, а после нашего разгрома бросился доказывать свою преданность Ельцину.

С подачи коменданта Тираспольского гарнизона полковника М. Бергмана А.И. Лебедь заявил, что Верховный Совет ПМР — бандиты, они помогали бандитам в Верховном Совете России, поставляли оружие. А руководил поставками оружия С.Н. Бабурин, лично которому президент И.Н. Смирнов подарил снайперскую винтовку.

Против меня было возбуждено уголовное дело по этой самой винтовке и поставкам оружия. За осень 1993 года допросили десятки людей, предлагая дать обо мне показания. Давали, но никто не пошел на ложь, даже когда просили, что не надо говорить, что Бабурин стрелял, дайте лишь показания, что видели, как он прячет оружие. Мой земляк, соратник и единомышленник Вячеслав Котельников, тоже прошедший через мясорубку 4 октября, рассказывал о таком допросе с негодованием.

Я облегчил выбор свидетелям, ибо за весь период осады ни разу даже не прикоснулся к оружию. Дело против меня прекратили за отсутствием события преступления, но с 1993 года оно было заведено и, при необходимости провести в отношении меня оперативные мероприятия, может всегда возобновляться, а потом вновь прекращаться. «Спасибо» генералу Александру Лебедю!

Через годы, 6 ноября 1999, после рабочей поездки в Ачинск, в «Соснах» под Красноярском я последний раз встретился с А.И. Лебедем. На обеде присутствовал его первый зам Ш.П. Бреус. Мы говорили о Чечне. Я требовал объяснений, А.И. Лебедь их давал. В чем-то аргументы собеседника мною были приняты, в чем-то нет. О Приднестровье и 1993 мы переговорить не успели. Я отложил эти еще более тяжелые вопросы на потом, которого, увы, не случилось.

В начале октября 1993 года возможность преследований была для меня очевидна.

Сейчас уже можно рассказать, что было принято решение дома мне несколько дней не ночевать. Незадолго до очередного комендантского часа за мной заехала на своем стареньком «Москвиче» Елена Лукьянова и с соблюдением всей киношной конспирации вывезла меня за город, на дачу к фронтовику и художнику Ивану Алексеевичу Пензову. В доме семьи Пензовых я и отсыпался два дня.

Когда выяснилось, что Руцкой, Хасбулатов, Ачалов, Макашов, Баранников, Дунаев не в иностранных посольствах, а в тюремных камерах в Лефортово, что ищут других лиц, «причастных к мятежу», оппозиционные газеты закрыты, ФНС и КПРФ запрещены, я принял решение прорываться к журналистам. Только у меня был последний принятый разгромленным Съездом документ.