Мэтью Деннисон - Двенадцать цезарей

Так случилось, что Гай Юлий Цезарь, описанный Светонием как добрый и заботливый к друзьям, умер от рук знакомых ему заговорщиков. Много веков спустя эту сцену изобразил итальянский художник-неоклассицист Винченцо Камуччини. На его картине запечатлена балетная сцена ярости, в ее центре — одетый в темно-красную тогу ослабевший Цезарь, повернувшийся к зрителям бесстрашным профилем. Реальность не могла быть такой аккуратно упорядоченной. Под градом ударов с губ Цезаря сорвался единственный стон: «И ты, дитя мое?» — произнесенный по-гречески и обращенный к Бруту. Благодаря Шекспиру, который воспроизвел слова «И ты, Брут?», убитый тиран стал трагическим героем. Наша история богата такими очевидными противоречиями и двусмысленностями.

Август представлял себя актером в комедии жизни. Несомненно, что человек, запечатывавший свои депеши печатью Александра Великого и отвечавший раздражением на упоминание своего имени в любых писаниях, за исключением самых именитых авторов, относился к этой комедии и собственной роли в ней со всей серьезностью. «Глаза у него были светлые и блестящие, он любил, чтобы в них чудилась некая божественная сила, и бывал доволен, когда под его пристальным взглядом собеседник опускал глаза, словно от сияния солнца». [34] Перевод М. Л. Гаспарова. Участь Августа стала полубожественной задолго до того, как Нумерий Аттик, опустившись на колени перед его погребальным костром, заслужил миллион сестерциев, увидев восхождение его души на небо «так же, как, по преданию, случилось с душами Прокула и Ромула». [35] DC 56.46.1 Он стал отпрыском бога в восемнадцать лет после того, как его усыновил Юлий Цезарь, само имя «Август» (в переводе с латыни «возвышенный, священный, величественный») в своей этимологии несет значение необычайно приумноженных человеческих способностей.

Он хвастался тем, что облачил кирпичный Рим в мрамор, «преувеличивая, как того требует гордость императора»: его бахвальство, пусть даже временами неискреннее, редко несло в себе легкомыслие. (Дело пропаганды, когда-то доверенное Вергилию и Горацию, вошло в привычку, оказавшуюся слишком сильной. Res gestae divi Augusti («Деяния божественного Августа»), прощальный перечень достижений, вырезанный в бронзе перед его мавзолеем, беззастенчиво и простодушно заявляет о невиданных в истории деяниях.) Как признавали современники — и как продолжаем признавать мы, — таланты божественного комедианта простирались далеко за реконструкцию Рима. Он был архитектором революционной системы, которая дурачила большинство и контролировала недовольное меньшинство. В беспокойное время, наступившее после убийства Цезаря, она помогла воссоздать мир из хаоса и как по волшебству обеспечить процветание после гражданской войны и кровавой междоусобицы. Облегчение, наступившее с приходом этого мира, способствовало проведению «революции» Августом. Со временем эта система определила деятельность десяти последующих цезарей и жизнь бесчисленных миллионов граждан по всей Римской империи. Она имела точно такое же влияние, как «сияние солнца» в глазах нашего героя, которые, по словам Плиния Старшего, были такими же широко поставленными, как у лошади. Отвечая на вопрос, хорошо ли он сыграл свою роль в комедии жизни, умирающий Август дал ответ и попросил нашего признания:

Август понимал политический театр. Его не раздражали, как Юлия Цезаря, прагматичные уловки, с помощью которых личные амбиции приводили в соответствие с общепринятыми условностями. Он сознавал, что, если поддержит наследие Цезаря, весь его мир превратится в сцену: когда подойдет время, он станет актером, исполняющим главную роль в Риме. Пожизненное диктаторство стоило Цезарю жизни. Когда народ усиленно пытался навязать этот пост Августу, он, подобно актеру, «встал на колени, сбросил с плеч тогу и с обнаженным торсом умолял не настаивать». Его карьера была построена на манипуляциях, а ловкость рук сравнима с фокусами циркача: «восстановление Республики» стало для императора лозунгом дня. Его восхождение к положению монарха, которого современники называли принцепсом (в переводе с латинского «первый, глава»), заняло с десяток лет, его «царствование» длилось сорок лет. Светоний пишет, что образцовому полководцу, по его мнению, меньше всего пристало быть торопливым и опрометчивым. Поэтому он часто повторял изречения «Поспешай не торопясь» и «Лучше сделать поудачней, чем затеять побыстрей».