Альфонс Ламартин - История жирондистов Том I

Поэты говорят, что облака принимают форму тех стран, по которым проходят, а опускаясь на горы, долины и равнины, сохраняют на себе их отпечаток и несут его к небесам. Эти слова составляют верное изображение некоторых людей, обладающих, так сказать, коллективным гением, который формируется сообразно эпохе и воплощает в них всю индивидуальность данной нации. Мирабо был одним из таких людей. Он не изобрел революции, но провозгласил ее. Он явился, и в нем она приобрела форму, страстность, язык, которые дают возможность, обращаясь к толпе, прямо указать на предмет и назвать его по имени.

Мирабо родился в старинной дворянской семье, которая происходила из Италии, но впоследствии бежала и поселилась в Провансе. Основатели этой фамилии были тосканцы. Фамилия Мирабо находилась в числе тех, за изгнание и преследования которых Дант в суровых стихах упрекает свою родину Флоренцию. Кровь Макиавелли и беспокойный дух итальянских республик были свойственны всем представителям этой фамилии. Пороки, страсти, добродетели — все у них выходило за пределы общего уровня. Женщины отличались или ангельскими свойствами характера, или развратом, мужчины — или высокими качествами, или распущенностью. В самой интимной переписке этих людей заметен колорит героических языков Италии. Предки Мирабо говорят о своих домашних делах, как Плутарх говорил о раздорах Мария с Суллой, Цезаря с Помпеем. Уже и тут видны великие люди, вовлеченные в малые дела.

Воспитание Мирабо было сурово и грубо, как рука его отца. Рано поступив на военную службу, Мирабо из армейских нравов того времени заимствовал лишь наклонность к разврату и игре. Молодость его прошла в государственных тюрьмах, уединение в которых распалило страсти. Выйдя из тюрьмы, Мирабо по совету отца сделал попытку, не совсем легкую, устроить свой брак с девицей Мариньян, богатой наследницей одной из крупных фамилий Прованса; для этого Мирабо, подобно борцу на арене, пришлось прибегать к различным хитростям и дерзким выходкам. Ловкость, обольщение, отвага — все ресурсы натуры Мирабо пущены были в ход для достижения успеха, но лишь только он женился, как уже новые гонения стали преследовать его, и он попал в крепость Жу в Понтарлье. Затем он похитил госпожу Монье у ее старого мужа. После нескольких месяцев счастья любовники бежали в Голландию. Их ловят, разлучают, запирают — одну в монастырь, другого в Венсенскую башню. Любовь, которая, подобно огню в недрах земли, всегда таится в каком-нибудь уголке судьбы великих людей, соединяет все жгучие страсти Мирабо в один горящий очаг. Ставшая бессмертной в «Письмах к Софии» любовь отворила пред Мирабо двери его заточения. Войдя в тюрьму неизвестным, Мирабо вышел из нее писателем, оратором, государственным человеком, но также и человеком развращенным, готовым на все, даже продать себя, чтобы купить этим состояние и славу.

Драма жизни уже была создана в его голове, оставалось только найти арену, и время подготовило ее для него. В течение немногих лет, составлявших промежуток между выходом Мирабо из Венсенской башни и появлением его на трибуне Национального собрания, он брался за столько полемических работ, что всякий другой человек был бы ими подавлен, а ему они только что давали перевести дух. Памфлеты, посвященные банковским махинациям, учреждениям Голландии, большое сочинение о Пруссии, пикировка с Бомарше, колкости и брань, словесные дуэли с министрами — все это напоминает римский форум во времена Клодия и Цицерона. В этих перебранках новейшего времени Мирабо выглядит человеком древности. Между тем слышатся уже первые раскаты народных волнений, которые вскоре разразятся и над которыми голосу Мирабо суждено господствовать. Устроенный им шум подготавливает умы к этим великим потрясениям.

Вступив в Национальное собрание, Мирабо как бы наполняет его собою; он один представляет там целый народ. Его жесты равносильны приказаниям, вносимые им предложения подобны государственным переворотам. Дворянство видит себя побежденным силой, вышедшей из его собственных недр. Духовенство, стоящее в рядах народа и желающее примирить демократию с церковью, оказывает оратору поддержку в низвержении двойной аристократии — дворян и епископов. В несколько месяцев рушится все, что было возведено и утверждено веками. Мирабо сознает, что он остался один среди этих развалин. Тогда его роль как трибуна кончается — начинается роль государственного человека. В этой роли он еще выше, чем в первой. Там, где все идут ощупью, он смотрит на предмет прямо. Все его ненавидят, потому что он над всеми господствует, и все идут за ним, потому что в его руках и гибель их, и спасение. Не предаваясь никому, он ведет переговоры со всеми; законодательство, финансы, дипломатия, война, религия, политическая экономия, равновесие властей — все эти вопросы он разрешает не как утопист, но как государственный муж. Предлагаемое им решение всегда составляет верную середину между идеалом и практикой. Он хочет удержать трон, чтобы дать опору демократии, он добивается свободы слова в палатах парламента, выражения воли единой и несокрушимой нации в правительстве. Свойство гения Мирабо, такого определенного и до такой степени непризнанного, заключается даже не столько в смелости, сколько в меткости. Под величественностью выражений он скрывает непогрешимость здравого смысла. Самые его пороки не могут взять верх над ясностью и искренностью его разума. Предаваясь в частной жизни дурным поступкам, торгуясь с иностранными государствами, продаваясь двору для удовлетворения своих расточительных вкусов, он и в этом постыдном торге сохраняет неподкупность своего гения. Из всех качеств, необходимых великому человеку, Мирабо недоставало только честности. Если бы он верил в Бога, то, быть может, умер бы мучеником, но вместо этого он оставил после себя религию разума и царство демократии. Одним словом, Мирабо представляет собой разум народа, но не веру его.