Михаил Тихомиров - Труды по истории Москвы

Обычно монастырь стоял на высоком холме, на берегу реки или речушки. К нему подходили заповедные рощи, не тронутые, не опороченные человеком. Лесные цветы, кустарники покрывали ближайшие окрестности…

Теперь только с трудом можно представить себе, что собою представлял, например, Саввинский монастырь под Звенигородом, прославленный картинами Левитана. Мне пришлось еще видеть ту плотину, которая нарисована была у Левитана и которую потом сломали, потому что неумные люди забыли, попросту говоря, про маленький пейзаж, который легко было сохранить и до нашего времени, если бы немного позаботиться и о пруде, и о плотине.

Так вот, дед приезжал в монастырь, останавливался там в гостинице. Монастырские гостиницы существовали тогда (это относится ко второй половине прошлого века) почти при всех больших монастырях. Я застал их позже, но они были уже значительно более благоустроенными, чем раньше. В гостинице можно было заказать обед, остановиться в номере, не всегда, впрочем, лишенном клопов, что являлось как бы дополнением к монастырским удобствам, но [это] не очень смущало посетителей, привыкших к этому «удобству» в деревянных московских домах.

Тут пили чай, закусывали разной привезенной снедью. Приходили послушники, иногда даже монахи, точно так же пить чай. Обычно везли с собою различного рода постную снедь, главным образом, рыбу, в особенности, замечательную и почти исчезнувшую теперь белорыбицу.

Монастыри представляли большой интерес не только по своим богомольям, но и по своим обычаям. В монастыре к службам звали колокола, послушники и монахи ходили чинно, в церквах справлялась длинная служба, иногда очень торжественная. Одним словом, это было своего рода развлечение, где цели богомолья чередовались с прогулкой, только иного типа, чем в настоящее время.

Вот такими—то поездками по монастырям и занимался мой дед Константин Акимович до тех пор, пока не выяснилось, что доходы в лавке… стали… уменьшаться, вероятно, не без помощи соответствующего приказчика. Дело закончилось довольно быстро и печально – дед, попросту говоря, погорел и попал за долги в «Титы» (так называлась в свое время долговая тюрьма, где приходилось отсиживаться погоревшим купцам).

Разорение деда было настоящей катастрофой для его семьи. У деда было два ребенка: дочь Александра Константиновна и сын, мой отец Николай Константинович. Александра Константиновна в период процветания дедовского хозяйства училась в «пенсиёне» – так это слово дошло до моего слуха. Что это был за «пенсиен» – точно не знаю, но, по—видимому, Александру Константиновну хотели сделать образованной по тому времени девушкой, обучали музыке и манерам.

Что касается отца, то его десяти лет от роду определили в мальчики при конторе Никольской мануфактуры Саввы Морозова в Орехово—Зуеве… Там отец и начал свою карьеру, прослужив всю жизнь свою у Морозовых вплоть… до ликвидации самой фирмы в начале революции.

О своем детстве отец рассказывал как—то неохотно. Мы же, по глупости, не спрашивали об этом. Воспоминания его были немногосложными. Часто и охотно он говорил о своем друге Занине, о том, как они вместе ходили на карусели и проч. Воспоминания всегда были теплыми, видно, товарищи были привязаны друг к другу. Вспоминал он и о некоторых, впоследствии уже выслужившихся в делах фирмы Саввы Морозова. Запомнился мне рассказ о Белянкине. Этот Белянкин был доверенным фирмы Саввы Морозова в Москве… Он ведал складом фирмы оптового и полуоптового порядка, а склад в Москве был самым большим и самым важным для фирмы. По рассказам отца, Белянкин стоял обычно в поддевке у ворот и торжественно грыз семечки. Эта картина мальчика, молчаливо грызущего семечки, так у меня и осталась в памяти. Поддевку Белянкин носил, как и многие другие, потому, что большое количество служащих морозовской фирмы, как и сами Морозовы, были старообрядцами. В этой фирме старообрядцы занимали различного рода посты, по преимуществу доверенных. Мой отец, впрочем, был православного вероисповедания, но это не мешало ему дружить с сослуживцами—старообрядцами… так называемого австрийского священства, которые имели своего архиепископа, находящегося на Рогожском кладбище.

Когда отец перешел работать в московскую контору, последняя помещалась в Трехсвятительских переулках, где стоял большой дом, обращенный одной стороной в Малый Трехсвятительский, а другой – в Большой Трехсвятительский переулок. Большой Трехсвятительский переулок (ныне – Большой Вузовский) был резиденцией главы фирмы, в мое время Марии Федоровны Морозовой, миллионерши, весьма… почитаемой и за свое богатство, и за свой явно незаурядный ум.