Вячеслав Фомин - Варяги и Варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

В данном случае важно прислушаться к мнениям норманистов. Так, В. А. Мошин подчеркивал, что «Эверса, Костомарова, Юргевича, Антоновича никак нельзя причислять к дилетантам», что Иловайский «руководился строго научными методами» и своими открытиями заставил противников внести в их «конструкции необходимые корректуры». Занять такую принципиальную позицию Мошина, прекрасного знатока историографии по варяжскому вопросу, заставили заключения, которые, по его словам, страдают «значительными и вредными ошибками». Г. В. Вернадский отмечал, что «ценность вклада антинорманистов в изучение древней Руси нельзя отрицать»: именно они привлекли внимание к факту наличия руси на юге «задолго до появления Рюрика в Новгороде», разрушив, тем самым, упрощенную теорию норманистов, сводящих начало историю руси к Рюрику и Новгороду, к факту отсутствия в истории скандинавского племени по имени «русь». Советский ученый В. В. Мавродин как-то сказал, что антинорманисты XIX в. «не просто задорные полемисты, а прежде всего труженики, собравшие громадный материал», высказавшие целый ряд ценных мыслей, например, о связи варягов с южнобалтийским миром, велика их заслуга, говорил он, и «в деле развития истории как отрасли научного знания, формирующей национальное самосознание» [436].

Суждение современных норманистов о своих научных противниках XIX в. в полной мере выразил в 1983 г. И. П. Шаскольский. Ныне А. А. Хлевов, видя в антинорманизме только результат «предвзятой идеологической установки», вновь произнес в форме неутешительного приговора: «Даже несмотря на мощное качественное усиление в лице С. А. Гедеонова и Д. И. Иловайского лагерь антинорманистов лежал вне магистральной линии историографии» [437]. В сущности Хлевов прав, хотя и имел ввиду совершенно иное. «Магистральная линия историографии» не у всех вызывала желание двинуться в означенном ею направлении: слишком явной была ее тенденциозность. И заслуга антинорманистского меньшинства перед наукой заключается прежде всего в том, что оно выступило против казавшегося незыблемым мнения норманистского большинства, имевшего своим надежным союзником образованное общество, не дало ей обратиться в состояние застоя, принудило «скандинавоманов» отказаться от многих догм и многократно умерить славословия в адрес своих кумиров и даже признать, что в состав варягов входили представители многих народов, в том числе южнобалтийские славяне. А это, в целом, все больше размывало норманскую теорию и делало беспредметным разговор о норманстве варяжской руси. Вместе с тем антинорманисты совершенно по-новому поставили саму варяго-русскую проблему, далеко выведя ее за рамки разговора по линии исключительно Русь-Скандинавия. И, резко расширив круг источников по варяго-русскому вопросу и широко раздвинув горизонты, так сказать, «русской» истории, они более органично вписали его в ткань европейской истории второй половины I тысячелетия н. э. Как всякое любое начинание, нарушавшее научный покой, антинорманизм вызывал мощное противодействие и колкие насмешки уже априори, хотя, когда эмоции спадали, его доводы становились достоянием науки. Так, если взять труд Ф. Л. Морошкина, суть которого лаконично выразил М. П. Погодин: Морошкин находит русь на пространстве всей Европы [438], то многие высказанные в нем мысли, которым действительно не хватало академичности, со временем обрели доказательную базу.

М. В. Ломоносов был первым в науке, кто, отметив отсутствие имени «русь» в Скандинавии, обратил внимание на наличие русского имени и самих русских в южных пределах Восточной Европы задолго до прихода Рюрика, на существование «Белой и Чермной» (Неманской) Русий, на «русскую» топонимику последней и наличие руси-ругов на о. Рюген. В. К. Тредиаковский говорил, что «померанские руги» и есть варяжская русь [439]. Затем Г. Эверс доказал существование руси, издавна присутствующей на юге Восточной Европы. После чего «скептики», крайне «омолаживая» русскую историю, вместе с тем сыграли важную роль в открытии забытых южнобалтийских славян. А. А. Куник констатировал, что М. Т. Каченовский около 1830 г. «указывал своим слушателям на исчезнувших балтийских славян, как на родичей варяго-руссов, несмотря на то, что история последних была в то время еще мало разработана и являлась Каченовскому с его последователями совершеннейшею «terra incognita» [440]. Но круг русских древностей не замкнулся на Южной Балтике и на Причерноморье. В 20-х — 70-х гг. XIX в., благодаря изысканиям С. Руссова, Ю. И. Венелина, Ф. Л. Морошкина, М. А. Максимовича, Ф. Святного, Н. В. Савельева-Ростиславича, Н. И. Костомарова, И. Е. Забелина, Д. И. Иловайского и других, стали достоянием науки как свидетельства византийских, арабских, западноевропейских источников, локализующих Русь во многих районах Восточной и Западной Европы, так и соответствующий этим показаниям богатый топонимический материал. В результате чего на карте проявились Русии азовско-черноморская, сразу несколько южнобалтийских, паннонская, карпатская и другие, но ни к одной из них ни шведы, ни другие скандинавы не имели никакого касательства [441].