Людмила Доморощенова - Лабиринт без права выхода. Книга 1. Загадки Ломоносова

Юнкер рекомендовал студентам занятия по широкой программе под наблюдением лично им подобранных специалистов. Например, пробирному делу их должен был, по его протекции, учить уже упомянутый выше бергпробирер И.А. Клотч, местный исследователь в области естественных наук. Но в Полном собрании сочинений М.В. Ломоносова говорится, что в мае он закончил изучение пробирного искусства и химии у Генкеля 53 53 Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений в 10 томах. Т. 10. М.– Л., 1957. С. 425, 430. . И не удивительно: кто же будет работать бесплатно, если даже Генкелю Академия наук впоследствии постоянно задерживала плату за обучение русских студентов.

При знакомстве с документами с удивлением узнаёшь, что старый учитель, вопреки широко распространённому у нас мнению о его зловредности, некомпетентности и жадности, принял молодых людей с радушием и ответственностью. Получив строгие наказы в отношении русских студентов и понимая, что они могут быть недовольны предоставляемыми условиями жизни, а, значит, недовольны и тем, кто данные условия предоставляет, он просил Петербургскую Академию наук прислать эти требования лично студентам, но составить их так, чтобы они не были чрезмерными и не унижали достоинство молодых людей (в это время у Генкеля проходили также обучение достаточно богатые наследники владельцев европейских горнорудных предприятий; нищета русских учеников могла компрометировать его школу). В упомянутом выше письме Корфу от 30 июля он высказал мнение, что назначенная Академией для каждого русского студента сумма в 150 рублей будет недостаточна, и предложил прибавить ещё хотя бы по 50 рублей каждому.

На следующий день (31 июля) письмо Корфу пишет и Юнкер, распрощавшийся с работой в Академии уже четыре года назад и ничего ей не должный. Он, филолог по образованию, зачем-то решил сообщить главному командиру Академии своё мнение о студентах-технарях, которые произвели на него в целом благоприятное впечатление: «по части указанных им наук, как убедился и я, и господин берграт, положили прекрасное основание, которое послужило нам ясным доказательством их прилежания в Марбурге. Точно так же я при первых лекциях в лаборатории, при которых присутствовал по вышеприведённой причине, не мог не заметить их похвальной любознательности и желания дознаться основания вещей». А как же оценка Вольфа, который писал тому же Корфу, что только Ломоносов сделал успехи в науках? Да и как филолог мог объективно оценить уровень знаний студентов по той же химии, которую не знал?

Юнкер в своём письме просил также бывших коллег по Академии наук забыть заслуженный гнев, который студенты навлекли на себя «легкомысленным своим хозяйством» в Марбурге. Похоже, письмо было рассчитано на «публику» и прочитано самим студентам с целью показать в авторе их защитника и ходатая. И это Юнкеру удалось, по крайней мере – в глазах Ломоносова, тем более что у них нашлось немало общих интересов, в том числе и на поэтической стезе. Ломоносов уже знал Юнкера заочно, так как прочитал купленную в Петербурге книгу В.К. Тредиаковского «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» (1735), в которой автор воздавал многие и, как считается, чрезмерные хвалы этому поэту. Личное знакомство с такой «знаменитостью» поначалу, вероятно, льстило студенту.

В сентябре 1739 года, то есть через два месяца после появления Юнкера во Фрейберге, туда пришла весть о победе русских под Ставучанами, взятии фельдмаршалом Минихом турецкой крепости Хотин и города Яссы. Казалось бы, радоваться этому и изливать свою радость в одах должен был прежде всего историограф этой войны, одописец Академии наук, личный друг фельдмаршала, академик и поэт Готлиб Юнкер, проведший на этой войне два года. Однако он почему-то безмолвствовал. Или как человек, отправленный в Европу с определённой миссией, уже знал, что Австрия, скорее всего, пойдёт на серьёзные уступки туркам и победа русских будет этим дезавуирована?

Студент Ломоносов не был ничьим шпионом. В его «верном и ревностном» сердце «преславная над неприятелями победа», в которой он увидел самый большой успех русского оружия после петровских побед, возбудила «превеликие радости», результатом чего стало написание оды «На взятие Хотина», которую он отправил в декабре с Юнкером в Петербургскую Академию наук. Ода была встречена в России, как известно, с большим интересом, но её не напечатали тогда «по политическим мотивам»: условиями Белградского мирного договора, определившего в конце сентября итоги Русско-турецкой войны 1735-39 годов, Хотин был возращён Турции.