Виктор Устинов - Украденная победа 14-го года. Где предали русскую армию?

Тонко и хорошо проведенная царским двором акция по отстранению В. Н. Коковцова от власти осталась для широких кругов общественности неизвестной, но назначение семидесятипятилетнего И. Л. Горемыкина на должность председателя правительства многих в стране повергло в уныние. Никто не связывал с ним надежд на уменьшение угрозы войны, приближение которой все ощутимее и острее чувствовалось во всех странах Европы, а в России в особенности, зная, что царь безволен и послушен своему окружению. В столичных кругах поговаривали, что назначение Горемыкина состоялось по просьбе «старца» Распутина и князя Мещерского, которых, в действительности, использовали как занавес на сцене, за которым не были видны истинные хозяева опасных правительственных преобразований в России. Его в буквальном смысле слова подняли с постели и на старого, больного человека возложили ответственность за внутреннюю и внешнюю политику российской империи. Долгой жизнью царедворца Горемыкин выработал в себе «олимпийское спокойствие: его ничем нельзя было удивить, а тем более взволновать, так как он исповедовал принцип, что в истории все повторяется и что сие одного человека недостаточно, чтобы остановить или задержать ее течение» [113]. Царя он считал божьим посланником и никогда ни в чем ему не перечил.

Горемыкин был женат на дочери тайного советника и сенатора Капгера, предки которого был выходцами из курляндских дворянских семей, приблизившихся к трону в царствование Александра I и укреплявших из поколения в поколение вокруг престола свои прочные связи с династическими семьями Романовых в России и Гогенцоллернов в Пруссии. Разменявший свои убеждения и долг перед народом и страной на пристрастие к обогащению, Горемыкин оказался востребованным именно в то время, когда в прусских военных кругах созрело твердое решение начать войну, к которой они готовились несколько десятилетий. Царское окружение, состоящее из приверженцев этой политики, хорошо знало, что при Горемыкине их любые меры, направленные к осложнению международной обстановки, чреватые взрывом, могут быть поддержаны правительством, которое он стал возглавлять. Теряющий уже сообразительность и не способный к возражению придворной прусской камарилье Горемыкин в конце января сказал Коковцову, пришедшему его поздравить с назначением: «Совершенно недоумеваю, зачем я понадобился; ведь я напоминаю старую енотовую шубу, давно уложенную в сундук и засыпанную нафталином» [114]. Так в предгрозовую пору, когда приближение войны ощущалось во всех европейских правительственных кабинетах, и когда Берлине и Вене выбирался лишь удобный предлог для ее развязывания, в России вместе с безвольным Николаем II на троне оказался не менее безвольный председатель правительства, да еще один из активных сторонников прусских интересов в русской политике. Он был подготовлен к исполнению роли могильщика России и сам он вскоре станет ее жертвой.

С появлением во главе правительства Горемыкина, в нем не стало слышно голосов министров, озабоченных судьбой России, и там превалировало мнение одного человека-министра императорского двора и уделов, графа В. Фредерикса, который, узнав об убийстве австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда, все время настраивал Николая II на ужесточение позиции России против Австро-Венгрии. Министр иностранных дел России Сазонов попробовал отстраниться от воинственных высказываний царя в сторону Вены и 24 июля на заседании правительства он сумел склонить министров принять сдерживающую резолюцию в отношении Австро-Венгрии, но царь, узнав утром 25 июля об этом решении, признал «необходимым поддержать Сербию, хотя бы для этого пришлось объявить мобилизацию и начать военные действия, но не ранее перехода австрийскими войсками сербской границы» [115].

Военный министр Сухомлинов, имея прямой доступ к царю, добился от него разрешения провести мобилизацию во всей империи и призвать в армию до 3,5 млн. человек [116]. Но указа на мобилизацию не было и военное министерство ввело в действие «Положение о подготовительном к войне периоде», что означало проведение довольно обширных мероприятий по подготовке к самой мобилизации [117]. Вызывало удивление, что все эти меры военного министерства тут же публиковались в печати, вызывая тревогу и беспокойство общественных кругов как внутри страны, так и за рубежом.

29 июля русское правительство объявило мобилизацию в приграничных четырех округах с Австрией и немедленно сообщило об этом всем державам Европы. Однако еще до получения этого известия, германское правительство обратилось к правительству Великобритании с официальным заявлением, в котором оно уведомляло Лондон, что если только Англия не примет участия в будущей войне, то «Германия, во-первых, обязывается после победы над Францией и Россией не отнимать у Франции ни одного клочка земли в Европе и, во-вторых, обязуется, в случае занятия ею Бельгии, восстановить после войны полную независимость Бельгии, если она не выступит против Германии; о том, как намерены были поступить немцы с Россией, в телеграмме ничего не говорилось» [118]. Англия отвергла германские предложения, опубликовав их в печати, и это открыло глаза всем державам на истинные намерения Германии.