Гордон Чайлд - У истоков европейской цивилизации

Отношение Чайлда к расизму ясно сказывалось и в вопросе об интерпретации культуры боевых топоров. Вопрос об этой культуре является одной из наиболее острых проблем европейской археологии. Культура боевых топоров или, как ее называют по другому признаку, культура шнуровой керамики, широко распространилась в Средней и Восточной Европе в бронзовом веке, очевидно, в связи с выделением скотоводческих племен из массы охотничье-рыболовческого населения и в связи с переходом от матриархального рода к патриархальному. Очевидно, одинаковые социальные факторы породили у отдельных групп племен общие характерные черты культуры: появление боевых топоров, использование отпечатков шнура для орнаментации горшков, укрепление поселений и т. п. Эти группы племен не объединены никаким этническим единством. Да и по отдельным элементам культуры они резко отличаются, если только исследователь видит черты отличия, а не ищет только черты сходства. Чайлд отличает шесть местных групп: 1) степную причерноморскую культуру, 2) среднерусскую фатьяновекую культуру на Оке и Верхней Волге, 3) культуру одиночных погребений в Ютландии, 4) шведско-финскую культуру ладьевидных топоров, 5) культуры шнуровой керамики в Галиции и Восточной Пруссии, 6) саксо-тюрингскую, или «классическую», культуру шнуровой керамики. Немецкие фашистские археологи Е. Коссина, О. Менгин и др. пытались утверждать, что все эти различные культуры, очевидно, принадлежащие различным племенам, представляют собой территориальные варианты одной культуры, тождественной с культурой «арийцев», или «ирагерманцев». Е. Коссина и Н. Обер указывали, что из Ютландии, где якобы возникла эта культура, она распространилась до Балканского полуострова, Трои и Кавказа. Финские ученые Тальгрен и Эвропеус считают, что фатьяновская и некоторые из причерноморских культур появились в результате миграции воинственного народа боевых топоров из Центральной и Северной Европы. Все эти измышления служили для обоснования фашистских теорий о том, что колониальная экспансия германских племен, их движение на Восток с завоевательными целями были уже в глубокой древности одной из главных тенденций «северной германской расы». Эта лженаучная теория с совершенно неприкрытой политической тенденцией отвергается Чайлдом. Он пишет: «Возможно, что черты, общие для всех культур боевых топоров, слишком немногочисленны и слишком расплывчаты, чтобы служить достаточным основанием для предположения миграций в каком бы то ни было направлении. Во всяком случае, советские археологи поставили это предположение под сомнение и попытались объяснить наблюдаемое сходство, не прибегая к миграции» (стр. 243). И дальше: «В соображениях советских археологов, несомненно, гораздо меньше недоказуемых предположений, чем в любом толковании миграционистов» (стр. 244). Однако, принимая точку зрения советских археологов о том, что культуры боевых топоров возникли в результате чисто внутреннего социального развития местных общин’, Чайлд считает, что в большинстве областей распространения культур боевых топоров навыки производства пищи и пользования металлом были введены извне. Конечно, «такое введение навыков и понятий не обязательно должно свидетельствовать о миграции, оно может говорить всего лишь о распространении культуры» (стр.244). Но все же, по мнению Чайлда, вероятно, что прогресс фатьяновской культуры, культуры Вирринга и саксо-тюрингской культуры явился результатом появления правящего класса скотоводов, сформировавшегося из изгоев причерноморских или дунайских племен» (стр. 245). Советские археологи считают весьма вероятным, что индоевропейская общность языков возникла в начале эпохи бронзы и что образование первоначального ядра этой семьи языков имело место на тех же территориях, где распространились культуры шнуровой керамики. Но немецкие археологи-расисты без всяких оснований объединяли все племена «шнуровой керамики» в один «арийский» народ. И Чайлд справедливо выступил против этих измышлений школы Коссины, хотя его утверждение о наличии в указанный период какого-то «правящего класса» совершенно бездоказательно. Надо также сказать, что хотя Чайлд и признает возможность реконструкции социальной и экономической истории на археологическом материале, он уделяет мало внимания вопросам социальной истории. Изредка он говорит о «равенстве и демократии» в первобытно-коммунистическом обществе, о сословных различиях, о богатстве вождей, даже о классах купцов и ремесленников, якобы существующих еще в первобытном обществе, но ни разу нигде не говорит о рабах и рабовладельцах, об отношениях эксплуатируемых и эксплуататоров, о возникновении государств Древнего Востока. Вещественные памятники для Чайлда — это прежде всего источники для познания истории культуры.