Николай Шпанов - Поджигатели. Ночь длинных ножей

Ванденгейм посмотрел на него в упор так, словно услышал глупость. Его голубые глаза сузились и снова посерели.

- Хочу.

- Джон! - не то испуганно, не то удивленно воскликнул Шрейбер.

- Да, да! Именно этого я и хочу, - повторил Ванденгейм.

- Оставить им десять процентов в их собственном деле?

- Да.

- Это невозможно, Джон, честное слово!

- Только при такой перспективе игра стоит свеч, - упрямо наклонив голову, проговорил Ванденгейм. - Мы можем оставить немцам ровно столько права распоряжаться, сколько укладывается в эти десять процентов. Ни на цент больше!

Шрейбер от волнения не заметил, как швырнул окурок в бассейн. Его по-настоящему пугали планы старшего партнера. Их осуществление означало бы, что нити управления экономикой Рейнской области уйдут из рук европейских шрейберов. А именно они и были до сих пор единственными полновластными распорядителями дел там, из своих контор в Лондоне, Кельне и Гамбурге. Ведь и сам он, сидя в Штатах, был вынужден смотреть из рук "старших". А хотелось другого: не сможет ли он сам стать "старшим" при новом повороте дела?

- Всех их нужно спутать в один узел, - между тем говорил Джон. - Так, чтобы никогда и никто не мог его распутать... Ни при каких обстоятельствах! "ИГ" нужно связать с "Импириел кемикл", "Импириел кемикл" с Кюльманом, Кюльмана с Нобелем. И все под нашим контролем!

- Начнется война в Европе, и все полетит к чорту, - в сомнении произнес Шрейбер.

- Войны в Европе не будет, - отрезал Джон. - Мы локализуем ее на востоке. Мы поможем Японии прыгнуть на спину России. Поддержим немцев в драке с большевиками по ту сторону Вислы. Но сначала займитесь этими немецкими дрязгами. - Он пошлепал губами. - Пусть-ка немцы кончают у себя с коммунистами. Решительно кончают. Иначе мы никогда не доберемся до сути...

- Доберемся, Джон, доберемся. - Шрейбер заискивающе-фамильярно похлопал Ванденгейма по спине. - Как только на карте появится общая русско-германская граница, дело будет сделано. Керзон не зря провел свою линию, а?

- И очень скоро мы к ней подберемся. Немцы пойдут на эту приманку.

На некоторое время между ними воцарилось молчание. Казались, каждый думал о своем. Потом, словно и не было делового разговора, Ванденгейм спросил:

- Вы уже завтракали?

- Да... Но, кажется, я способен начать сначала.

- Так пошли.

- Сколько же, по-вашему, для начала можно дать Курту?

- Столько, сколько нужно для восстановления всего военного комплекса в Германии. При этом не из старья, а на совершенно новой, вполне современной производственной базе. Пригласите к завтраку Шахта: пусть пускает в ход этого вашего... - Джон щелкнул толстыми пальцами.

- Гитлера?

- Вот именно: Гитлера.

Это был первый и последний деловой разговор, который Джон Ванденгейм имел за все пять дней трансатлантического перехода. Все другие попытки заговорить с ним о делах он пресекал лаконическим: "В Европе!"

Это слово он обычно бросал через плечо, даже не оборачиваясь к секретарю, чтобы не отрываться от своего любимого занятия - чистки трубок. Перед ним стоял чемодан-шкаф, разделенный на сотни отделений, где покоились трубки, входившие в так называемый "малый" набор, следовавший за ним повсюду и составлявший часть его знаменитой коллекции трубок. В ней были представлены глиняные трубки инков и голландцев, фарфоровые - не то урыльники, не то пивные кружки - баварцев, турецкие чубуки, китайские трубочки-малютки для опия, огромные, как гобои, бамбуковые трубки полинезийцев, современные шедевры Донхилла и Петерсона - все, что было когда-либо изготовлено для сухой перегонки курева в легкие человека. В поместье Ванденгейма на Брайт-Айленде остался целый трубочный павильон, набитый трубками, и штат экспертов-трубковедов.

Джон Третий не знал большего удовольствия, чем сидеть за чисткой какого-нибудь уникума из прекрасного, как окаменевший муар, верескового корня или из потемневшей от времени и никотина пенки.

Людям, близко знавшим Джона Третьего, было известно, что трубки являлись единственным предметом, не связанным с наживой, которым Ванденгейм способен был искренне интересоваться.

Поэтому для секретарей не было ничего удивительного в том, что в течение плавания "Фридриха" они получали это лаконическое "в Европе" независимо от того, какие имена они называли и о каких делах докладывали.

2

Единственным, ради кого Ванденгейм оторвался от возни со своими трубками, и то уже почти в виду Гамбурга, был худой краснолицый пассажир, вызванный секретарем Ванденгейма из каюты первого класса. В судовом списке он значился как Чарльз Друммонд, инженер и коммерсант. Но когда он вошел в салон Ванденгейма, тот указал ему на кресло и сказал: