Николай Шпанов - Поджигатели. Ночь длинных ножей

За темною теснотою тюремной камеры вставал огромный светлый мир. Из него Димитров пришел и в него должен вернуться во что бы то ни стало - в мир открытой борьбы. В этом прекрасном мире, подобно мощному светилу, лучи которого проникают сквозь камень и бетон тюремных стен, через все преграды, воздвигаемые палачами, сияет гений великих учителей...

Когда мысль Димитрова приходила к этой точке, в его памяти вставал живой Ильич таким, каким он видел его.

Теперь, в эти трудные дни ожесточенной борьбы с машиной фашистской юстиции, душа Димитрова тянулась к образу Ленина.

Сотни раз перебирал он в памяти слышанные им слова Ленина, тысячу раз мысленно повторял строки его произведений. Это было нелегко. Все просьбы Димитрова о предоставлении ему сочинений Ленина, необходимых для подготовки защиты, Фохт отклонял...

Димитров смотрел на бегущие по стеклам холодные струйки талого снега и хмурился, стараясь сосредоточить мысли на предстоящем заседании суда.

Может быть, от холода, царившего в комнате для подсудимых, а может быть, просто оттого, что непривычно было чувствовать свободу от оков, снятых на время процесса, Димитрову все время хотелось потереть руки. Но всякий раз, как он, забывшись, прикасался к запястьям, натертым наручниками, жаркая боль заставляла отдергивать пальцы.

Димитров взял карандаш, потянулся к блокноту. Силясь как можно точнее вспомнить слова, медленно записал: "Товарищам надо было отказаться от показаний по вопросу о нелегальной организации и, поняв всемирно-исторический момент, воспользоваться трибуной суда для прямого изложения..."

Димитров морщил лоб: "...для изложения... для изложения..." Нет, ленинская формулировка выпала из памяти. Он записал, как помнил: "...для изложения взглядов, враждебных не только царизму вообще, но и социал-шовинизму всех и всяческих оттенков..."

Именно так он и должен был действовать теперь: используя то обстоятельство, что внимание всего мира приковано к процессу, превратить скамью подсудимых в трибуну - для открытого нанесения удара фашизму и всем его прихвостням. Через головы судей послать призыв к мировому единению всех антифашистских сил.

Шум распахнувшейся двери прервал мысли Димитрова.

Придерживая развевающиеся полы адвокатской мантии, в комнату торопливо вошел в сопровождении полицейского чиновника официальный защитник, адвокат Тейхерт. Профессионально привычным движением адвокат протянул открытый портсигар Димитрову. Тот отрицательно мотнул головой.

Закурив сам, Тейхерт сердито сказал:

- Если вы будете продолжать держаться столь же вызывающе, то окончательно восстановите против себя суд.

- Вы полагаете, что он и без того не восстановлен против меня? насмешливо спросил Димитров.

- Посмотрите на ваших товарищей...

- У меня тут нет товарищей, - перебил адвоката Димитров.

- Я говорю об остальных подсудимых.

- Я тоже.

- Я имел в виду Торглера, такого же коммуниста, как вы! - сердито сказал Тейхерт.

- Он оказался очень плохим коммунистом. Его исключили из партии.

- Сейчас вы должны думать о том, чтобы сохранить не партийный билет, а голову, господин Димитров!

- Настоящий коммунист не может так ставить вопрос.

- Тем не менее вам нужно выбирать.

Димитров сделал отрицательное движение рукою и поморщился от боли в запястье.

- Я докажу непричастность коммунистической партии к поджогу. Это важнее всего!

- Я в этом совсем не так уж уверен.

- Поэтому я и отказался от вашей защиты.

- Тем не менее суд оставил меня вашим официальным защитником, - повышая голос, проговорил Тейхерт, - и в интересах дела я требую...

- Уже самый тот факт, что вы национал-социалист, исключает для меня возможность доверить вам судьбу такого важного дела, как защита моей партии от клеветы.

- Вы даже здесь не можете отказаться от пропаганды! - Тейхерт смял окурок. - Она приведет вас на эшафот. Посмотрите, как отлично идет защита доктора Зака.

- Она стоит Торглеру чести коммуниста.

- Но сохранит ему голову!

- Недорого стоит голова, купленная таким унижением.

Тейхерт хотел что-то сказать, но внезапно резко повернулся на каблуках и вышел. Полы его мантии взлетели, как крылья большой черной птицы.

На мгновение сквозь отворенную дверь из зала заседаний ворвалась струя яркого света и гул голосов.

Сегодня на лейпцигской сессии четвертого уголовного сената имперского суда Третьего рейха был "большой день".

На утреннем заседании произошла бурная схватка между Димитровым и министром пропаганды Геббельсом. После перерыва предстоял допрос свидетеля обвинения Карнаве. Затем ожидалось выступление Геринга.