Майкл Дэвид-Фокс - Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы

Начнем анализ этих проблем с одного поразительного примера. В декабре 1927 года, утомленный, замерзший и раздраженный, Теодор Драйзер, американская литературная знаменитость, оказался на заснеженных равнинах в окрестностях Харькова, отчаянно презирая все русское и советское. Под конец замечательного одиннадцатинедельного путешествия, проехав от Ленинграда и Москвы через Украину до Кавказа, он бранил все виденное вокруг, проклиная повсеместную грязь, тараканов и вездесущий мерзкий гуляш, который, по его утверждению, заставил бы Белу Куна затеять здесь новую революцию. Всегда, казалось бы, готовый резко осуждать ленивых славян или слагать небылицы об экзотическом Востоке, Драйзер также находил извращенное удовольствие в защите грубоватого американского индивидуализма в разговорах с принимавшими его коллективистами. Однако отношение писателя полностью изменилось, причем довольно неожиданно, когда однажды он вдруг увидел многоэтажный дом, «который выглядел так, как будто его взяли из центра Нью-Йорка и поставили здесь среди заснеженных полей». Это произвело на Драйзера «громадное психологическое впечатление», поскольку «должно было символизировать индустриализацию России». Оставив в стороне все свои предубеждения и обличительный пафос, он перешел к предсказаниям не только появления в Харькове через десять лет «украинского Чикаго», но даже — ни много ни мало — грядущей советизации Америки {10} 10 Dreiser Т. Dreiser's Russian Diary / Eds. T.P. Riggio, J.L.W. West III. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1996. P. 220; Kennell R.E. Theodore Dreiser and the Soviet Union, 1927–1945: A First-Hand Chronicle. New York: International Publishers, 1969. P. 139. . Путешествие Драйзера 1927–1928 годов было напрямую связано с превращением этого литератора в одного из самых выдающихся советских попутчиков 1930-х годов. Его работы переводились и издавались в СССР миллионными тиражами.

Хотя скупой прогрессист едва ли был типичной фигурой, замечательное путешествие Драйзера содержит в себе в сжатом виде конкретный пример того, как образы России, политические взгляды на Советский Союз и опыт, полученный внутри страны, могут замысловато переплетаться. Почему все же именно харьковский небоскреб покорил его? Потому ли, что это означало — СССР скоро станет похожим на США? Новый советский модернизационный проект воскресит к жизни отсталых русских? Или потому, что большевики строят систему, достойную подражания даже на родине небоскребов?

Во многих отношениях все три ответа верны. В широком контексте очарование харьковского небоскреба эмблематизирует способность советского строя привлекать к себе внимание иностранных наблюдателей самыми разными сторонами своей действительности — от модернизации до радикально иных путей развития, от мягкого обаяния государства всеобщего благоденствия (welfare state), мира во всем мире и разоружения до беспощадной логики военизированной массовой мобилизации. Практически любой сочувствующий советскому строю имел заветную мечту или наболевшую проблему, особенно близкую его или ее сердцу: от проблем труда до кооперации или эмансипации женщин, от сексуальной революции до национального вопроса, от сильного лидера до передовой партии. Даже архиепископ Кентерберийский становился попутчиком в стране воинствующих безбожников. В конечном счете абсолютная широта и многообразие этого влечения, хотя и сдерживаемого множеством нареканий и негативных реакций, стали именно тем, что сделало советский коммунизм одним из наиболее мощных пробных камней политической и интеллектуальной истории XX века. Советская культурная дипломатия, изначально склонная делить свою аудиторию исходя из классовой принадлежности и политических взглядов, была надолго обеспечена огромными преимуществами, имея на руках единственный козырь — широкую основу самой сути советского мифа. Явно пытаясь подогнать свое идеологическое послание под воззрения множества различных аудиторий и отдельных визитеров, советская программа взаимодействия с «культурным Западом» использовала предоставленный историей важнейший шанс, хотя история этих контактов была отмечена многими провалами и недоразумениями {11} 11 Последние годы ознаменовались возрождением интереса к международным культурным связям и отношениям советского государства, а также к транснациональной истории. Это привело к появлению ряда заметных работ, в которых исследуются воззрения на Россию и СССР в отдельных странах Запада: Coeuré S. La grande lueur a l'Est: Les Français et l'Union sovietique, 1917–1939. Paris; Seuil, 1999; Heeke M. Reisen zu den Sowjets; Engerman D. Modernization from the Other Shore: American Intellectuals and the Romance of Russian Development. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2003; и в компаративном ключе: O'Sullivan D. Furcht und Faszination: Deutsche und britische Russlandbilder 1921–1931. Cologne; Weimar; Vienna: Bohlau Verlag, 1996. Кроме того, имеются значимые исследования путешествий, описанных в травелогах, например: Oberloskamp Е. Fremde neue Welten; Mazuy R. Croire plutot que voir? Voyages en Russie sovietique (1919–1939). Paris: Odile Jacob, 2002; Uhlig С. Utopie oder Alptraum? Schweizer Reiseberichte über die Sowjetunion 1917–1941. Zurich: Verlag Hans Rohr, 1992. Одновременно и российская постсоветская историография произвела серию работ по истории культурных отношений с отдельными западными странами, включая: Голубев А.В. (ред.). Россия и Запад. Новаторское исследование Катерины Кларк, с которым данная монография делит часть тем и сюжетов, раскрывает международные измерения советской культуры 1930-х годов: Clark К. Moscow, the Fourth Rome: Stalinism, Cosmopolitanism, and the Evolution of Soviet Culture, 1931–1941. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2011. .