Николай Барсов - Славянский мир Начальной летописи

Географический отрывок, находящийся в Воскресенском своде русских летописей (Полн. собр. русск. лет. Т. VII. С. 240–241: «А се имена градом всем Русскым, далним и ближним») принадлежит и теперь к ряду материалов, не разъясненных исторической наукой. Самое полное мнение относительно его принадлежит Ходаковскому (Историческая система в русских исторических сбораниях. Т. III. С. 98–99). Он относит его к 1430 году. «Это мнение, – говорит он, – принадлежит мне, ибо Шлёцер (т. II, с. 177) по названию озера Ильмеря считал его гораздо древнее. Историограф (т. II, примеч. 117) колебался в определении между XIV и XV веком. Воскресенский список, соединяя Новгород Великий и Псков с залесскими городами, показывает, что он списан «после 1480 году» (Псков после 1510 года?). Первое же сочинение должно отнести ко временам Витовта или к 1430 году, потому что: 1) Задунайская страна подпала вторжению турок и не знала утвержденной власти; Валахия была под покровительством литовско-русского великого князя Витовта. Сочинитель по таким причинам совокупил все в один состав под названием всех градов русских дальних и ближних; 2) тогда подольские города были отторгнуты от литовского правления, подчинены коронным конституциям или литовскому языку ( Карамзин Н. М. Указ. соч. Т. V. Примеч. 162) и потому у сочинителя называются «Польские грады»; 3) тогда Смоленское княжество, также Мченск, Корачев, Воротынск; Оболенск, Шернск и прочие вятичские города по Оке и Угре покорены Витовтом и с 1396 года принадлежали Литве. Хотя это мнение заслуживает внимания не по одной только определенности, с какой оно высказано, но, во всяком случае, требует пересмотра и проверки.

Черниг проводит этнографическую русско-мадьярскую границу от села Уй-Саллаш (к югу от Кошицы) по верхнему течению левых притоков Тиссы на Мункач, затем к Уйлаку на Тиссе, к югу от Мункача и на юг от этой реки почти до самого Самоша (несколько на северо-запад от Сатмар-Немета); здесь граница поворачивает снова на север к Тиссе, разделяющей славянское население от романского. У истоков этой реки русско-романское сумежье поворачивает круто на северо-восток к Черновицу на Пруте, захватывая верхние течения Сучавы и Середа (Ethnogr. d. Oesterr. Monarch, Von Freih. Von Czornig 1 В. 1 Abth. S. 51–52). Такие же пределы теперешней Угорской Руси – то есть на севере и востоке – часть Карпат, известная у новейших географов под названием Угорского Леса (das Ungarische Waldgebirge), на юге – течение Тиссы, пока оно не переменяет западного направления своего на южное, – дает и Бидерманн (см.: Bidermann’s die Ungar. Ruthenen, Ihr Wohngebiet, Ihr Erwerb u. Ihre Geschichte 1 Th. 1862. S. 14–15). Но славянские названия многих местностей к югу от Тиссы по притокам ее Самошу, Красне и другим до самого Дуная свидетельствуют, что и тут было первоначально славянское население хорватской ветви (Horvath село на верхнем течении Красны, к северо-западу от Клаузенбурга. Еще южнее и ближе к Клаузенбургу Горбо и т. д. См. выше с. 80–81).

В договоре Игоря дело идет только о Корсунской стране, которая сходилась с русскими областями в Нижнем Поднепровье. «Аще обрящеть в вустье Днепрьском Русь Корсуняны рыбы ловяще, да не творять им зла никакоже. И да не имеють власти Русь зимовати в вустьи Днепра, Белъбережи, ни у святаго Елферия» (Лавр., с. 22).

Лавр., с. 31.

«Иде Володимер на Болгар с Добрыней уем своим в лодьях, а Торки берегом приведе на коних, и победи Болгары». В Никоновской летописи прибавлено «на Болгары Низовские» – след. Поволжские. В Воскр. летописи (т. VII, с. 296) известие озаглавлено: «Победа Болгаром иже на Волге». Так принимает это известие Карамзин (т. I, с. 125, примеч. 436). Но участие торков и невозможность «конных походов» по побережьям Волги, которая ясна из всех известий о действиях по Низовой Волге и новгородцев XIII–XIV веков и даже московских князей XIV–XV веков заставляют видеть в болгарах летописи 983 года – болгар дунайских, а не поволжских.

Лавр., с. 66–67.

Constant. Porphyr. De administer. Imp. Ср. статью Бруна в Записках Одесского общества истории и древностей. Т. III. С. 451–453.

Это предположение допускается тем, что Иван Ростиславич стоял в близких отношениях к днестровскому населению. В 1159 году одного появления его у поднестровских городов Кучельмина и Ушицы было достаточно, чтобы склонить на его сторону городское население (смердов Ипат., с. 84; Ипат., 1157 год, с. 80–81; 1159 год, с. 83). С. М. Соловьев (Указ. соч., т. I, с. 223) объясняет настойчивость, с какой галицкий князь требовал выдачи Ивана Ростиславича, и готовность, которую показали лядские и русские князья поддерживать это требование, тем, что Иван сносился с недовольными галичанами, и, с другой стороны, «взявши деньги у одного князя, он переходил к другому, потом к третьему».