Марк Вишняк - Дань прошлому

К этому же приблизительно времени относится и первое мое знакомство с А. Ф. Керенским. Он пришел вместе с Зензиновым на завтрак в "Альпийскую розу" на Софийке. Явился еще мой былой сокамерник по Пятницкому участку, кооператор Беркенгейм. Керенский был уже всероссийской знаменитостью, как наиболее крайний и яркий оратор Государственной Думы. Он держался очень просто. Однако, серьезного разговора не вышло. Как часто бывает при первой встрече, все несколько стеснялись друг друга и больше присматривались и прислушивались. Дело ограничилось тем, что Керенский поделился сведениями, которые имел о положении на фронте и в Петербурге. Особенного впечатления он не произвел.

Другим было впечатление от неожиданного выступления Керенского в московской городской думе на съезде представителей городов для обсуждения вопроса о продовольствовании городского населения. Председательствовал коллега Керенского по Государственной Думе, московский голова и главноуполномоченный Союза городов Челноков. Во время обсуждения произнесены были и политические речи - Родичевым и Маргулиесом, Мануилом Сергеевичем. Оба они были отличные ораторы и произвели впечатление на аудиторию. Неожиданно я увидел, что в зале оказался Керенский. Он поднялся и попросил слова. Челноков явно не хотел, чтобы тот говорил, - может быть, опасался, как бы слишком резкая речь не сорвала собрания.

- Вы откуда? - обратился он к просившему слова, видимо, желая ему отказать по формальным основаниям.

- Оттуда же, откуда и вы, - вызывающе отозвался Керенский, имея в виду, что оба они члены Государственной Думы.

- Нет, пояснил Челноков, на каком основании вы хотите говорить на совещании городских деятелей, обсуждающих продовольственный вопрос?

- Как потребитель города Саратова, - сострил Керенский.

В переполненном зале послышался хохот. Челноков, не то смутившись, не то растерявшись, решил не настаивать:

- Пожалуйста.

На протяжении последующих 37 лет мне приходилось слышать десятки и десятки раз Александра Федоровича. Многие из его речей были чреваты гораздо более серьезными последствиями. Некоторые производили огромный практический эффект, - как например, в Париже 20-х годов, когда двухчасовая речь Керенского вызвала гром аплодисментов со стороны враждебно настроенной к нему аудитории, состоявшей в своем большинстве из участников Белого движения и монархистов-реставраторов. Я слышал Керенского и в "камерном исполнении", в тесном кругу личных друзей или единомышленников, и в "симфоническом" - перед тысячной аудиторией.

Случайная речь в московской городской думе была лучшей из всех, которые я слышал.

Хорошо поставленный голос и отличная фразировка, унаследованные еще с того времени, когда Керенский готовился к карьере певца, составляли всегда его силу как оратора. Дефектом была чрезмерная страстность и нервозность, влиявшая на грамматическую структуру речи. В данном же случае речь была не только интересна по содержанию, но и выдержана по форме. Ничего лишнего - от неблагородной "соединительной ткани", когда, в поисках утерянной мысли или нужного слова, и опытный оратор начинает вращаться всё на том же месте или теряет подлежащее, смешивает мужской род с женским и т. п. Речь была филигранно отточена. Это был не один только блеск, но и подлинное мастерство большого оратора.

В Москве у меня не было определенного дела, и я решил отправиться на Кавказский фронт с одним из отрядов Союза городов. На Кавказский фронт меня не взяли, а предложили отправиться в один из отрядов, расположенных недалеко от передовых позиций на Западном фронте.

Здесь в мои обязанности входило наблюдение за пекарней и учет так называемого припека или увеличения веса выпечки по сравнению с весом затраченной муки, что открывало широкие возможности для злоупотреблений. Наука была несложная, и я быстро ею овладел. Труднее было держать пекарей-солдат в субординации: никакой дисциплинарной властью я, конечно, не обладал, и солдатам это было хорошо известно. Прочие обязанности были тоже не обременительны.

Мы стояли в глухом месте, недалеко от Столбцов, Минской губернии. Навещали окопы, рассматривали в бинокль немцев. Изредка показывался вражеский самолет. Когда он настиг нас однажды в поле, мы инстинктивно прижались к деревянному сараю, как "убежищу". Наш персонал, как и персонал соседних отрядов, с которыми мы обменивались визитами, не представляли никакого интереса. Молодежь естественно искала развлечений - пила, пела, флиртовала. Было невероятно скучно, и как только истек срок, на который я был законтрактован, я попросил откомандировать меня обратно в Москву.