Марк Вишняк - Дань прошлому

- Вишняк, объясните, что это значит.

Я объяснял. Поручик поражался "эрудиции". Однажды, вместо похвалы мне, он заметил скорее по собственному адресу:

- Верно говорят: век живи, век учись - дураком помрешь!..

- Так точно, ваше благородие, - не удержался я, формально следуя требованиям устава.

Мои отношения с Юкавским совершенно неожиданно испортились. Был полдень субботы. Я приготовился ехать на полторы суток в отпуск, домой, в Москву. Облачившись в шинель и приладив башлык и пояс, я "явился" к заведующему командой и отрапортовал:

- Вольноопределяющийся Вишняк является для увольнения в отпуск.

Окинув меня беглым взглядом, Юкавский сказал:

- Когда будете в Москве зайдите - и он указал адрес - и привезите материю для моей жены.

Застигнутый врасплох непривычным предложением, я реагировал на него неожиданным для Юкавского - и для себя самого - образом:

- Никак не могу!

- В чем дело? Почему? - прохрипел Юкавский, вскочив с места и изменившись в лице.

- Потому, что сегодня материя, а завтра может оказаться поросенок!..

Юкавский был взбешен и имел все основания к тому. Шагая взад и вперед по небольшому пространству, он крикнул почти вне себя:

- Раздеваться! В отпуск не поедете!

Я послушно разделся и был предоставлен размышлениям о случившемся. Конечно, я растерялся: дерзость была не умышленной, а потому, что я не нашелся. Но подсознательно мною владело и другое: недовольство коллегами, заискивавшими и угодничавшими перед начальством. Я знал, что на меня смотрят, как на более взрослого и опытного и как на "политика". Юкавский, конечно, не питал никакого злостного намерения.

Но принять его предложение значило бы унизить "то", что за мной стояло и что другие видели во мне. Мне предстояло дать урок наглядного обучения защиты личного достоинства. Я знал, что протест иногда бывает необходим и оправдан, хотя бы практически он был бесполезен. Без "бесполезных" жертв редко что удается.

Всё это - или почти всё - я осознал позднее. Это давало некоторое моральное удовлетворение, но не заменяло отпуска, лишение которого было, конечно, очень чувствительно. Если бы всё не произошло так внезапно, и я имел время подумать, может быть, я оказался бы уступчивее. Но этого не было, инцидент произошел, и я понимал, что Юкавский не удовлетворится лишением меня отпуска. Надо было ждать худшего. Предстояла затяжная - в терминах нынешнего времени - холодная война.

Юкавский затаил свои чувства в ожидании подходящего случая. Случай представился летом, когда наша дивизия стояла лагерем под Рязанью. Я сам легкомысленно "подставился" под его удар. В предвидении маневров Юкавский стал давать всем нам отпуска на 2-3 дня. Получил отпуск и я. На несчастье кого-то дернуло сказать, что в канцелярии можно получить "литер" на льготный проезд по железной дороге. Дорога до Москвы была не дальняя, но чего зря тратиться. И в самом деле старший писарь без возражений выдал "литер", и я укатил в Москву.

Позднее выяснилось, что командир полка воспретил давать отпуска вольноопределяющимся и, когда ему представили на подпись "литер", он обнаружил, что приказание его нарушено. Я уже уехал, когда командир полка, очевидно, пробрал Юкавского, и тот получил и моральное, и дисциплинарное право отыграться на мне. Мне передавали, что он со "сладострастием" выжидал моего возвращения, чтобы утолить свою жажду мщения.

И сладостный миг настал.

Ранним дождливым утром вернулся я из отпуска и не успел еще раздеться в сырой лагерной палатке, как услышал на линейке голос Юкавского, обращенный к дежурному:

- Что Вишняк вернулся?..

В этот день нам предстояло стрелять. Стрельбище находилось верстах в шести от лагеря. Когда "отстрелялись", и команда построилась для возвращения, Юкавский появился перед строем и скомандовал:

- Вольноопределяющийся Вишняк, три шага вперед!

Я выступил из строя на три шага и, как полагалось по Уставу, взял винтовку "к ноге", т. е. приставил приклад к мизинцу правой ноги. Юкавский произнес заготовленный им спич. Смысл его сводился к тому, что я нарушил оказанное мне доверие. Он дал мне отпуск, а я его подвел. Посему он подвергает меня высшей мере наказания, которое в праве наложить своею властью, - пять суток карцера.

Я был сражен. Юкавский торжествовал, упивался унижением, которому публично, перед всем строем, меня подверг. В течение ближайших дней стали справляться, когда освободится карцерное помещение, которое, как на зло Юкавскому, - было переполнено, и на него была установлена очередь. Моя очередь еще не вышла, когда неудачный прыжок во время занятий гимнастикой изменил всю "конъюнктуру" - мою судьбу и судьбу Юкавского.