Марк Вишняк - Дань прошлому

- Другого места не нашел... Фойэ Большого театра!.. А без сельтерской воды там обойтись ты не мог?!.

Проскучав немилосердно три недели в Карлсбаде, без знакомых и без книг, я, в порядке возмещения за "труды", получил возможность съездить на три дня в Дрезден и Берлин. В дрезденской галерее побежал смотреть прежде всего Сикстинскую Мадонну и - разочаровался. Сколько ни глядел и ни тужился, вспоминая Глеба Успенского перед Венерой Милосской, не мог признать, чтобы картина меня "выпрямила". Долго огорчаться, я однако, не имел времени. Объехав Дрезден на трамвае, я направился в Берлин.

Здесь у меня была знакомая - Маня Тумаркина, впоследствии Авксентьева, потом Цетлина, которую я знал с 6-тилетнего своего возраста, - она приходилась кузиной моей мачехе. Тумаркины жили в Москве недалеко от нас, в Подкопаевском переулке, в доме Челнокова, с огромным двором и фруктовым садом, в котором росли чудесные райские яблочки. Ребятами ходили мы к Тумаркиным играть в крокет, и Тумаркины - родители и дети, дочери и младшие сыновья - бывали у нас. В семье выделялась младшая дочь Маня - своим независимым характером, твердым и темпераментным, и своими внешними данными: глазами и косами русалки. Все ею увлекались, за ней ухаживали и баловали. "Самокритике" это, конечно, не способствовало. В числе очень немногих я оставался к ней равнодушным, хотя внешняя ее привлекательность была неоспорима и позднее получила признание таких авторитетных ценителей, как Валентин Серов, Александр Яковлев, мексиканец Ривера, писавшие ее портрет.

Тесной дружбы у меня с Маней не было. Немногим старше меня, она была на много более развита и начитана и ближе к моему брату, чем ко мне. Всё же мы были в добрых отношениях и, когда она готовилась с одноклассницами к выпускному экзамену по математике, ко мне обратились за помощью для решения недававшихся им задач по алгебре. Передо мной был цветник незнакомых, но хорошеньких девиц, более взрослых, чем я, и, тем не менее, признававших мое превосходство и авторитет. Было лестно и - приятно.

Маня Тумаркина встретила меня очень приветливо. Не помню, что я видел в Берлине в этот свой приезд. За обедом в ресторане я познакомился с новым студенческим окружением Мани, пользовавшейся, как обыкновенно, большим успехом. Один был красивый блондин, обрамленный пушистой бородкой, с не слишком выразительными глазами, но с чудным, глубокого тембра голосом. Звали его Николаем Дмитриевичем, а по фамилии Авксентьевым. Другой, высокий и сухопарый, в очках, больше отмалчивался.

Это был мой будущий друг Владимир Зензинов. Пообедав, всей компанией отправились мы в какую-то Бирхалле, где собралось человек 30 молодежи и людей среднего возраста. Открыл собрание и председательствовал мой новый знакомый Авксентьев, а доклад на философскую тему прочел некий Гурвич. Доклад носил специальный характер и не оставил в моей памяти никакого следа, кроме того, что я был очень рад, когда получил возможность распрощаться и уйти, не дождавшись конца собрания.

О своих новых знакомых я тогда еще не был наслышан и не слишком был заинтересован в том, чем они занимаются и что изучают. Тем меньше оснований было у них проявить интерес ко мне, хоть и знакомому и даже свойственнику Мани Тумаркиной, но всё же лишь гимназисту, ничем не замечательному. Ни о какой революции или определенной политике не услышал я и в Берлине 1900 года.

Вернувшись в Москву, я вошел в свою прежнюю жизнь: гимназия, 4-5 раз в неделю у Васи Шера в теснейшей компании, то есть со Свенцицким и, реже, с Семенычем, и в более многолюдной, когда у Шера бывали и "не свои", - в частности, новые одноклассники Свенцицкого. При всей своей исключительной одаренности Свенцицкий никак не мог одолеть некоторых из преподаваемых нам наук и, потеряв год из-за слабых успехов, покинул нашу гимназию и поступил всё к тому же Крейману. Окончив гимназию, Орлов с золотой, а Шер и я с серебряными медалями, мы уже облеклись в студенческую форму, когда Свенцицкий всё еще продолжал носить гимназическую - правда уже не серого цвета, как в казенных гимназиях, а черного. И только год спустя, при прямой помощи и учеников и преподавателей, Свенцицкому удалось, наконец, с грехом пополам, а может быть и с большей долей греха, сдать выпускные экзамены и приобрести право на поступление в университет.

Форма одежды дела, конечно, не решала. Первенства и водительства Валентина и в гимназической курточке никто из нас не оспаривал. Он по-прежнему владел, если не душами нашими, то нашими умами и духовными интересами. И если Владимира Соловьева я прочел раньше, чем ознакомился с Михайловским и Лавровым, это объясняется, конечно, общением со Свенцицким и его влиянием и, в конце концов, было не так уже плохо. Несравненно хуже было то, что овладение нашими умами прокладывало ему путь к овладению сначала духовному, а потом и физическому близких нам юных, правда, не малолетних, но едва достигших совершеннолетия девиц.