Марк Вишняк - Годы эмиграции

Поэтому, отказавшись с самого начала от объективно-наукообразного подхода, я стал писать не только о важном или даже самом важном, иногда трагическом и большом, но и о ничтожном, быстро-преходящем, - не о так называемой "малой истории" только, но и о мелочах и второстепенном в эмигрантской жизни. Конкретные особенности можно отнести за счет случайностей. Но существо было или мне казалось - характерным для эмигрантского быта и потому, на мой взгляд, могло быть включено в анналы современников. Обойти их молчанием за "мизерность" представлялось мне искажением истории, произвольным. Ничтожными фактами заполнена вся жизнь людей, - тех, кому суждено жить на "советской земле", и тех, кто обречен доживать в эмиграции.

Говоря о лицемерах, оплакивавших в собрании Объединенных Наций смерть советского палача Вышинского, я напомнил, что не говорить о покойниках ничего, кроме хорошего, завещано нам языческой цивилизацией Рима в первой половине третьего века ("Новый журнал", кн. 39). Я отметил при этом, что смерть не большее таинство, чем рождение, и что невозможно ни изобразить правдиво, ни понять эпохи Нерона, Борджиа, Ленина, Сталина, Гитлера и бесчисленного множества других изуверов, определявших судьбы человечества и человека, если и о названных, не обойденных молчанием, говорить только хорошее.

Не считал я возможным наложить на себя печать молчания и относительно благополучно здравствующих, если их образ действия подлежал осуждению.

Наконец, последняя оговорка, психологически и логически связанная с отказом держать язык за зубами, говорю ли я о покойных или живых. Благорасположенные ко мне советники рекомендовали: может быть, лучше отложить публикование книги на будущее, когда остынут страсти, минет cooling period, и отчетливее проявится, что верно в воспоминаниях и что ошибочно. Я не внял этому совету на том же основании, по которому отказался отложить опубликование и предыдущей книги. Тогда я закончил просьбой, обращенной к неизвестному адресату: ко всем, кому, как мне, дорога и правда, и память об ушедших, и дело "Современных Записок", - "чтобы они придали более адэкватное выражение истолкованию" написанного мною. "В возможности поправок и дополнений одно из оснований к тому, чтобы написанное появилось в печати теперь же, а не post mortem в отсутствии живых свидетелей", и, прибавлю, автора, который хотел бы сохранить за собой право на так называемое "заключительное слово", или право ответа на чужие исправления и возражения.

{9}

Часть I

ГЛАВА I

В Париже 23. V. 1919. - Новая Мекка и Новый Вавилон. - Конференция мира. Вершители судеб России в отсутствии ее защитников, истцов и ответчиков. Советский Кремль и российская эмиграция. - Как последняя была призвана к ответу за заключенный большевиками сепаратный мир в Брест-Литовске. - Что было скрыто от непосвященных, когда Конференция решала судьбы мира, и что вскрыли позже Ллойд Джордж, Керенский, Черчилль, полковник Гаус. - Разброд среди русской эмиграции и недружелюбное отношение сепаратистски настроенных б. российских меньшинств. - Безуспешные попытки воздействия на Конференцию мира и Конференцию Второго Социалистического Интернационала. - Бесперспективное будущее.

Вечерело, когда 23 мая 1919 г. мы с женой высаживались в Париже с поезда, привезшего нас из Марселя. Послевоенное освещение Лионского вокзала не переставало быть тусклым, мрачным. Люди толпились и толкались, ища выхода, волоча свои пожитки. Вывезенное нами из России имущество умещалось в двух небольших плетенках, ибо "эвакуировались" мы совершенно неожиданно и внезапно, без копейки денег и элементарной экипировки. Даже шляпы у меня не было, - ее заменил старый фетр жены.

На душе было тоже невесело. Ничего определенного и никаких перспектив. Для чего, собственно, приехали и на какое время? Чего можно будет достичь политически и вообще что можно делать в чужой стране при недостаточном знании языка и неспособности к физическому труду? Эмигрантом не приходилось быть: самодержавие сделало меня, как я ни упирался, революционером, большевизм принудил стать - тоже против желания - политическим эмигрантом.

В книге о "Современных Записках" я уже упоминал, что, покидая в сентябре 1918 года Москву, мы с женой, как и чета Фондаминских, никак не предполагали попасть в Париж. О конференции мира никто из нас и нас окружавших не заикался. Только добравшись 31 декабря 1918 г. до Одессы, мы узнали, что цель наша кружным морским путем попасть за Волгу и в Сибирь на фронт Учредительного Собрания, куда не удалось нам попасть сухим, северным путем, уже отпала: 18 ноября 1918 года казачьи атаманы в Омске арестовали членов, так называемой, Уфимской Директории, возглавлявшейся Авксентьевым, и Верховным Правителем был провозглашен военный министр Директории адмирал Колчак.